Три товарища

И тогда меня вдруг охватило бессмысленное бешенство против этого болтливого идиота. Неужели он не понимал, что такое жизнь. Я смотрел на Пат – она шла впереди рядом с Антонио, – я видел ее шею, ставшую такой тонкой от цепкой хватки болезни, я знал, как она любит жизнь, и в это мгновенье я не задумываясь мог бы убить Рота, если бы знал, что это принесет здоровье Пат; Поезд отошел. Рот махал нам шляпой. Провожающие кричали ему что-то вслед и смеялись. Какая-то девушка пробежала, спотыкаясь, вдогонку за поездом и кричала высоким, срывающимся голосом:

– До свидания, до свидания! – Потом она вернулась и разрыдалась.

У всех вокруг были смущенные лица.

– Алло! – крикнул Антонио. – Кто плачет на вокзале, должен платить штраф. Это старый закон санатория. Штраф в пользу кассы на расходы по следующему празднику.

Он широким жестом протянул к ней руку. Все опять засмеялись. Девушка тоже улыбнулась сквозь слезы и достала из кармана пальто потертое портмоне.

Мне стало очень тоскливо. На этих лицах вокруг я видел не смех, а судорожное, мучительное веселье; они гримасничали.

– Пойдем, – сказал я Пат и крепко взял ее под руку.

Мы молча прошли по деревенской улице. В ближайшей кондитерской я купил коробку конфет.

– Это жареный миндаль, – сказал я, протягивая ей сверток. – Ты ведь любишь его, не правда ли?

– Робби, – сказала Пат, и у нее задрожали губы.

– Минутку, – ответил я и быстро вошел в цветочный магазин, находившийся рядом. Уже несколько успокоившись, я вышел оттуда с букетом роз.

– Робби, – сказала Пат.

Моя ухмылка была довольно жалкой:

– На старости лет я еще стану галантным кавалером.

Не знаю, что с нами внезапно приключилось. Вероятно, причиной всему был этот проклятый только что отошедший поезд. Словно нависла свинцовая тень, словно серый ветер пронесся, срывая все, что с таким трудом хотелось удержать… Разве не оказались мы внезапно лишь заблудившимися детьми, которые не знали, куда идти, и очень старались держаться храбро?

– Пойдем поскорей выпьем что-нибудь, – сказал я.

Она кивнула. Мы зашли в ближайшее кафе и сели у пустого столика возле окна.

– Чего бы ты хотела, Пат?

– Рому, – сказала она и поглядела на меня.

– Рому, – повторил я и отыскал под столом ее руку. Она крепко стиснула мою.

Нам принесли ром. Это был «Баккарди» с лимоном.

– За твое здоровье, милый, – сказала Пат и подняла бокал.

– Мой добрый старый дружище! – сказал я.

Мы посидели еще немного.

– А странно ведь иногда бывает? – сказала Пат.

– Да. Бывает. Но потом все опять проходит.

Она кивнула. Мы пошли дальше, тесно прижавшись друг к другу. Усталые, потные лошади протопали мимо, волоча сани. Прошли утомленные загорелые лыжники в бело-красных свитерах – это была хоккейная команда, воплощение шумливой жизни.

– Как ты себя чувствуешь, Пат? – спросил я.

– Хорошо, Робби.

– Нам ведь все нипочем, не правда ли?

– Конечно, милый. – Она прижала мою руку к себе.

Улица опустела. Закат розовым одеялом укрывал заснеженные горы.

– Пат, – сказал я, – а ведь ты еще не знаешь, что у нас куча денег. Кестер прислал.

Она остановилась:

– Вот это чудесно, Робби. Значит, мы сможем еще разок по-настоящему кутнуть.

– Само собой разумеется, – сказал я, – и столько раз, сколько захотим.

– Тогда мы в субботу пойдем в курзал. Там будет последний большой бал этого года.

– Но ведь тебе же нельзя выходить по вечерам.

– Да это нельзя большинству из тех, кто здесь, но все же они выходят.

Я нахмурился, сомневаясь.

– Робби, – сказала Пат. – Пока тебя здесь не было, я выполняла все, что мне было предписано. Я была перепуганной пленницей рецептов, ничем больше. И ведь все это не помогло. Мне стало хуже. Не прерывай меня, я знаю, что ты скажешь. Я знаю также, чем все это кончится. Но то время, что у меня еще осталось, то время, пока мы вместе с тобой, – позволь мне делать все, что я хочу.

На ее лице лежал красноватый отсвет заходящего солнца. Взгляд был серьезным, спокойным и очень нежным. «О чем это мы говорим? – подумал я. И во рту у меня пересохло. – Ведь это же невероятно, что мы вот так стоим здесь и разговариваем о том, чего не может и не должно быть. Ведь это Пат произносит эти слова – так небрежно, почти без грусти, словно ничего уж нельзя предпринять, словно у нас не осталось и самого жалкого обрывка обманчивой надежды. Ведь это же Пат – почти ребенок, которого я должен оберегать, Пат, внезапно ставшая такой далекой и обреченной, причастной тому безыменному, что кроется за пределами жизни».

– Ты не должна так говорить, – пробормотал я наконец. – Я думаю, что мы, пожалуй, сначала спросим об этом врача.

– Мы никого и никогда больше не будем ни о чем спрашивать. – Она тряхнула своей прекрасной маленькой головкой, на меня глядели любимые глаза. – Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.

* * *

Вечером в коридорах санатория была суета; все шушукались, бегали взад и вперед. Пришел Антонио и передал приглашение. Должна была состояться вечеринка в комнате одного русского.

– Ты считаешь удобным, что я так запросто пойду с тобой? – спросил я.

– Почему же нет? – возразила Пат.