Три судьбы. К берегам Тигра. Пустыня. Измена

Роты медленно шли, поминутно останавливаясь и пропуская наседавшие сзади обозы. Изредка, покачиваясь, прокатывали санитарные повозки, из-под брезента которых деланно строго глядели сестры.

— Здорово, сестрички. Нет ли лекарства от бессонницы? Третью ночь не спим, все землю топчем, — весело подмигнул сестре курносый, с круглыми щеками, шагавший сбоку шеренги молодой прапор и уже вслед крикнул: — Подвезла б добра молодца, то-то бы славно.

— Вот это уже баловство. Какая с бабой война, баба должна сидеть дома, — и старик в сердцах сплюнул в сторону.

— Что, старый черт, ай не любишь наших, что плюешься? Смотри, как стукну, так и дух из тебя вон, — не поняв жеста старика, рассердился солдат-дроздовец, в упор разглядывая перетрусившего деда.

— Уйдем-ко отселе, Домна. От греха подальше, — заторопился старик, — неровен час, еще и вдарит, — пятясь, он быстро скользнул во двор и осторожно запер за собою на щеколду дверь.

Роты все так же нестройно и хлопотливо мялись в узких улицах, перемешиваясь с солдатами чужих, еще не разведенных по квартирам полков.

Пешая разведка дроздовцев отошла от линии железной дороги и, минуя разбросанные вблизи хутора, двинулась на северо-восток, желая обезопасить от неожиданного удара красной кавалерии правый фланг шедшего сзади полка.

До сих пор согласно неписаному, установившемуся опытом гражданской войны правилу боевые действия — отступление, продвижение вперед — развертывались в основном по линиям железных дорог, справа и слева от которых, под прикрытием бронепоезда, двигалась пехота. Самые свирепые бои происходили на узловых станциях и железнодорожных путях, но теперь, после того как красные, сбитые со своей основной линии Шахты — Ростов — Торговая, стали отходить на север, правило это соблюдалось реже. Двигавшиеся вперед добровольцы стали встречать упорное сопротивление и в стороне от железных дорог. Красная конница дерзко прорывалась в тылы белых, взрывала поезда с боеприпасами, уничтожала части, оторвавшиеся от основного ядра.

Верстах в шести за ушедшей в разведку ротой шел в колонне второй дроздовский полк.

Впереди колонны на сытой низкорослой лошадке, тяжело и, видимо, неумело сидя в казацком седле, ехал спокойный, молчаливый человек, с устремленными в землю глазами. Это был командир второго дроздовского полка и начальник правофланговой колонны.

Очертания пройденных хуторов уже начинали сливаться с горизонтом. На довольно большом от полка расстоянии маячило сторожевое охранение, а за ним — ушедшая в разведку девятая рота капитана Дебольцева.

Люди двигались хмуро. Ежедневные переходы, короткий недостаточный сон и напряженное ожидание боев утомили людей. Сзади медленно кружилась пыль и скупо ложились пройденные версты.

Полковник поднял голову, чуть тронул острыми звездчатыми шпорами своего конька и, отъехав в сторону от дороги, негромко сказал:

— Привал. Тридцать минут. Остановить батальоны. — Затем, держась за луку, неловко слез с коня и, с удовольствием разминая затекшие ноги, пошел вдоль сырой неглубокой канавки. Подскочивший ординарец принял его неказистого конька.

— Батальон, стой! Вольно. Привал полчаса, — отрывисто скомандовал худой, с шедшим через все лицо глубоким шрамом капитан. Затем крикнул начинавшим разбредаться по сторонам людям: — Далеко не расходись.

Девятая рота спустилась с холмов в хутор Бескрайний и заняла его. Впереди за селом, около родника, было поставлено охранение, а на верхушку стоявшей без дела мельницы взобралось наблюдение из двух человек.

Капитан Дебольцев вызвал взводных и приказал им внимательно следить за дорогами, не выпуская никого из хуторка.

— Эти анафемские мужички — народец весьма подозрительный. Чтобы ни одна душа не исчезла отсюда. Знаете, прапорщик, — обратился он к почтительно слушавшему его Клаусу, — я скорей поверю черту, дьяволу, нежели им. Видите, — показал он головой на толпившихся в отдалении мужиков, — видите их? Сейчас они рабы, а ну-ка отступай мы, попадись тогда кто-либо из нас этим богоносцам. Видал я этих смиренников на фронте, — он возмущенно покачал головой. — А ну, жалуйте-ка сюда. Да не бойсь, не волки, не укусим. Ну, ать-два, — скомандовал он, подзывая мужиков. — Ну, борода, ты в армии был? — спросил он приземистого, испуганно глядевшего на него мужика. — Ну говори, служил?

— Никак нет, ваше высокоблагородие, — оглядываясь, как бы ища у толпившихся сзади хуторян поддержки, забормотал мужик.

— Это верно, вашбродь. Отсюда никто в армию не шел, все здесь, — кланяясь, подтвердили мужики.

— Вот дурьи головы. Да я вас не о том спрашиваю. В армии, в царской, солдатом был?

— Так точно, довелось. В белостоцком полку в городе Изюме, так точно, служил, — поспешно подтвердил мужик.

— Ну то-то. Так вот, значит, и отвечай по-военному. Быстро и правдиво. Красные поблизости есть?

— Никак нет, вашбродь. Словно бы и не слыхать.

— Не врешь?

— Никак нет. Истинная правда.

— Так. Ну, а что слышно по хуторам? Где Думенко?

— Так разно говорят. Кто как. Одни говорят — на Ростов подался, другие — будто по степи кружит.

— Ну а своих, местных большевиков, много?