Три пункта бытия

«Ах, вот как! — подумала Надежда Васильевна. — Вот как — значит, Вовка и еще что-то рассказывал Бурляю о своей жене? Значит, своей жене он рассказал не все, что рассказывал о ней Бурляю? Значит, Вовка очень хотел, чтобы Бурляй пригласил его жену на эту беседу? Значит... Ну, берегись, Вовка!»

А Вовка-то?

Он, оказывается, рассвирепел и перестал соображать, что обижаться тоже надо в меру, иначе так обидишь своей обидой обидчика, как ничем другим!

И ведь как назло: ехали к Бурляю — полчаса гонялись за такси, поехали от Бурляя и не собирались такси искать, но оно — вот оно, зеленый огонек у самого подъезда Бурляевского института.

Вовка вскочил в такси первым, а ей бы не вскакивать, ей бы самостоятельно на метро, так нет, она силой втиснулась, а втиснувшись, спросила:

— Ну что, мальчик, разволновался? Потерпи! Приедем домой, дам тебе валерьянки, уложим тебя в постельку. Баю-баюшки, баю!

Тут, в присутствии таксиста, Вовка и начал выдавать.

Первое, что выдал, — она его унизила перед Бурляем, он не знал сквозь что провалиться...

— А теперь — знаешь?

— Что?

— Ну, сквозь что провалиться? Провались сквозь потолок. Через пол — это тривиально для оригинального человека!

Второе Вовка выдал — что Надежда Васильевна бесчеловечный человек. Злой! Ехидный! Психически ненормальный! Разве нормальный человек скажет в лицо уважаемому ученому: «Альпинист! Верхолаз!» Скажет он это члену-корреспонденту? Скажет человеку, от которого сегодня прямо-таки зависит судьба ее собственного мужа?

О, господи, Вовка и это слышал!

И действительно, это было ужасно, Надежда Васильевна так и сказала, согласилась сквозь слезы:

— Ну и что? Подумаешь, ненормальный человек, невидаль какая! А делать из-за этого дикий скандал — это ненормальность еще большая!

— Из-за этого? А что молоко свертывается, ты уже забыла? А привязываться к человеку — что, видите ли, будет после энтээр? Это нормально? А отправлять меня курить, если я не курю, нормально? «Исключите из моего ответа логику — что в нем останется?» Это нормально?! А...

Надежда Васильевна в голос заревела:

— А мне все равно! Теперь уже мне все равно, кто я?! Если один человек не понимает другого совершенно, если не знает, кто кого в действительности унизил, а кто кого простил, кто кого все еще любит, а кто кого давно уже ненавидит, кто в ком и на всю жизнь сегодня и навсегда разочаровался — разве после этого все еще не все на свете все равно?

Приехали домой, тут вообще невозможно стало понимать, кто кому и что говорит, и Колюнька забился в туалетную комнату просто так, без телефона. Дело было дрянь, дело было такая дрянь, какой еще никогда в их общей жизни не было. Кажется, никогда...

Надежда Васильевна кое-как постелила на диване в столовой, не раздеваясь, легла и ревела, ревела... Потом разделась и снова легла, и снова ревела. Потом надела халатик, старенький, буренький — хорошо греет и коленки, и душу. Но халатик ничего не грел — ни коленок, ни души, и Надежда Васильевна думала: «Ну ладно, дело решенное, а с Колюнькой как быть?» Единственная была нерешенная проблема — с Колюнькой, других не было... Правда, почему-то еще вспоминалась «икс-игрек», Христина Ульяновна, формально — начальница бюро расписаний политехнического института. Она в связи с понятием гуманизма пришла на ум и с тем, кажется, фактом, что гуманизм, конечно, существует на свете, но существует странно — обязательно едет на ком-нибудь верхом. А тот, на ком он едет, не находит в себе сил освободиться от него. Ну кому это нужно, чтобы «х-у», «икс-игрек» числилась начальницей бюро расписаний? Это уже лет десять как никому не нужно, даже ей самой, она человек обеспеченный, дети хорошо зарабатывают, хорошо маму одевают, Надежда Васильевна так не одевается, куда там! Но, видимо, дети укоренили маму в должности навечно, а всю работу везет она, Надежда Васильевна, а «х-у» только и остается, что завивать на себе седенькие-реденькие...