Три провокатора

- Это ваш рапорт на имя "его превосходительства Ратаева"? - перебил его следователь и протянул Окладскому написанный его рукой рапорт, в котором он "покорнейше ходатайствовал" о представлении его через директора департамента полиции к званию потомственного почетного гражданина.

Окладский посмотрел на пожелтевший от времени лист и строки с выцветшими чернилами. Отказываться было бессмысленно. Он заплакал злыми, бессильными слезами.

- Я спрашиваю снова - это писали вы? - произнес следователь.

- Я, - ответил Окладский. - Я это писал...

- Вы намерены давать показания о своей тридцатисемилетней работе в охранке?

- Я все скажу, как было, все... Тютчев приукрасил в своей статье, будь он проклят!.. Меня заставили... Я не выдержал... Но я старался говорить лишь то, что охранка знала и без меня...

- Окладский, вы изобличены не только своим рапортом. В нашем распоряжении документы, устанавливающие каждый ваш шаг, каждое ваше донесение, каждого человека, которого вы предали... Рекомендую не пытаться обмануть следствие и преуменьшать свою роль... А там, как знаете... Дело ваше...

И Окладский начал рассказывать, все еще, однако, пытаясь изобразить себя жертвой. Но каждая такая попытка парировалась документом. Старший следователь Игельстром так изучил всю историю "Народной воли" и архивы охранного отделения, что мог бы смело читать лекции по этим вопросам. Окладскому приходилось с ним трудно. Все попытки сбить следователя с толку, увести его в сторону, запутать в сложных эпизодах взаимоотношений "Черного передела" с "Народной волей", раскола на воронежском съезде, образования "Искры" разбивались очень глубоким и стойким знанием истории революционного движения. Игельстром, сын обрусевшего шведа, считался одним из лучших следователей Ленинграда. Я любовался, как он очень спокойно и внимательно выслушивал Окладского и тут же, не повышая голоса, корректно, но сокрушительно разбивал его возражения "железными" документами и доводами.

- Не кажется ли вам, Иван Александрович, - неизменно обращался после очередного "разгрома" к Окладскому Игельстром, - что при этих условиях вам трудно настаивать на своей версии? Не так ли?..

- Очевидно, я запамятовал, - отвечал Окладский. - В моем возрасте, гражданин следователь, это удивлять не должно... Пусть будет по-вашему.

- Мне не нужны ваши одолжения, Окладский, - отвечал Игельстром. Должно быть не "по-моему", как вам угодно было выразиться, а так, как было на самом деле, в исторической действительности...

Позиция, занятая Окладским на следствии, была ясна: он твердо решил признавать факты только в пределах, бесспорно установленных подлинными документами. Поэтому, признав все, что было доказано документально, Окладский, например, утверждал, что после кружка Истоминой он до революции не провалил ни одной революционной организации или группы и вообще будто бы уже для охранки не работал.

- Не угодно ли вам в таком случае объяснить, за что же вам платили в охранке по сто пятьдесят рублей ежемесячно, и притом до самой революции? спросил Игельстром.

- Угодно, - спокойно ответил Окладский. - Дело в том, что я, как электрик, чинил в департаменте полиции и на квартире министра электрическое освещение... Потому и платили...

- Допустим. Но не находите ли вы, что за починку электрического освещения такие суммы не платят?

- Однако платили.

- И только за ремонт электрического освещения?

- Да, за него...

- Сомневаюсь. Во всяком случае, даже электрическое освещение не освещает этот вопрос, Иван Александрович... Увы, не освещает...

- Это как вам будет угодно, а я говорю так, как есть...

- Вы были близко связаны с министром внутренних дел Дурново?

- Какое там близко!.. То министр, а я мелкая сошка...

- Вы знали членов семьи Дурново?

- Что-то не помнится...

- Разве?.. А вот после революции, когда дочь Дурново стала кухаркой, вы с нею встречались?

- Почему вы так думаете, гражданин следователь? - быстро спросил Окладский и начал теребить свою седую бороду.

- Я не думаю, я знаю, - улыбнулся Игельстром. - И знаю совершенно точно, от самой Дурново. Она показала, что все эти годы вы часто навещали ее, а она вас... Подтверждаете?..

- Подтверждаю...

- Что же вас связывало? Воспоминания?..

- Просто было ее жаль... Дочь министра - и вдруг кухарка...

- А людей, которые из-за вас шли на виселицу, вам не было жаль?

- Жалел и их, да выхода не было... Шкуру свою спасал...

- Ну, положим, не только шкуру... Вы ведь и званий добивались, и наград... Не так ли?..

- Это уж потом, когда в привычку вошло... - И, неожиданно опустив голову, Окладский добавил: - Так уж жизнь была устроена: либо пан, либо пропал... Но ведь не я ее устраивал. Сначала просто жить захотелось, не выдержал, А потом уж захотелось жить получше, потянуло на звание, на собственный домик, на жалованье... И пошло, и пошло...