Три повести

Лариса Порхун Три повести

НЕЖНЫЙ ВОЗРАСТ Глава 1

– Она способная девочка, но сама, – мама делает выразительную, очень даже говорящую паузу, направляя указательный палец к потолку и повторяет:

– Сама, добровольно и сознательно, портит себе общую картину успеваемости и поведения…

Слушая мать, я удивляюсь, как точно ей удалось поймать даже эту чуть подрагивающую интонацию голоса нашей классной Лилечки. И выражение лица, и этот указующий вверх палец… Похоже до уморительности.

Нет, что ни говори, а наверное зря мать не стала поступать в свой театральный в третий раз, как намеревалась, – успеваю про себя, разумеется, отметить я, хотя и понимаю, что для подобных наблюдений время прямо скажем не самое подходящее. Но так уж устроена моя голова, ничего не поделаешь, если начинаю о чём-нибудь думать, то никак не могу остановиться. И чаще всего это как раз и происходит тогда, когда к этому нет вообще никаких предпосылок. Например, на этой неделе, когда мы писали итоговую контрольную по алгебре и уже было понятно, что скорее всего, выше тройки мне ничего не светит я, глядя на нашего математика с его просвечивающей сквозь редкие пряди лысиной, унылым, каким-то стёртым лицом, вечной синей безрукавкой, надетой поверх рубашки и сером пиджаком, в котором сколько я помню он ходит в школу, пыталась представить, как он общается со своей женой, что говорит и даже во что переодевается. И меняется ли его выражение лица при этом или остаётся таким же скучно-отстранённым, пустым и слабо выраженным? Словно нарисованное мелом и плохо вытертое сухой тряпкой чьё-то изображение на доске. Я хотела представить мечтает ли такой человек о чём-нибудь, но несмотря на всю свою богатую фантазию, так и не смогла.

Или вот я знаю, что мама терпеть не может тётю Раю, папину сестру. Справедливости ради надо сказать, что чувство это взаимно. Мама считает тёть Раю невоспитанной хабалкой, а та её самовлюблённой выскочкой испортившей жизнь её любимого младшему брату, то есть отцу. Но когда они встречаются, может показаться, что они души друг в друге не чают. Они обнимаются, сверкают улыбками и обращаются друг к другу не иначе, как «Раечка» и «Сонечка». И если вы, что называется, не в теме, вам даже может показаться, что это не просто любящие члены семьи, а близкие подруги. Так вот я, глядя на них и отвечая на вопросы тёть Раи, часто задумываюсь, для чего люди усложняют себе жизнь, загромождая её пыльными условностями и соблюдением странных ритуалов. И что случилось, если бы, например, кто-то из них взял однажды и сказал:

– Слушай, сколько можно прикидываться, у меня уже челюсть свело от этой фальшивой улыбки, уверена, что и у тебя тоже. Давай прекратим это прямо сейчас?! Мы с тобой терпеть друг друга не можем, и вряд ли когда-нибудь это изменится, ну и на здоровье, пусть каждый идёт своей дорогой, по крайней мере, это будет честно…

В подобных мечтаниях я могу дойти бог знает до чего и иногда совершенно теряю чувство реальности. Но кто-нибудь обязательно приводит меня в чувство.

– Саша, да что с тобой? – восклицает мама и судя по её словам и тону, это её повторное обращение, – Покажи своей тёте последние эскизы… Ах, Раечка, ты не поверишь…

Дальше я уже не слушаю, расстроенная, что меня перебили на самом интересном месте. Я как раз воображала, как тётя Рая и мама гордо идут в разные стороны под восхищённые взгляды изумлённых их смелостью и наплевательством на всякое там общественное мнение родственников и просто обывателей. Я плетусь в нашу с сестрой комнату за своими рисунками, которые мама упорно именует эскизами, и слышу доносящиеся до меня обрывки фраз:

– … такая рассеянная, всё время где-то витает, вот и учителя говорят…

– … Сонечка, она талантливая девочка, а творческим людям свойственно…

Или вот ещё: я смотрю на своего старшего брата, красивого и вальяжного, с таким утончённым, как ему кажется, немного даже декадентским взглядом на жизнь, и представляю, как быстро слетит с него вся эта шелуха, если я протяну ему сейчас повестку в военкомат, которую, якобы достала только что из почтового ящика. Я так отчётливо вижу эту уморительную сцену, что совершенно некстати начинаю смеяться прямо за ужином. Особенно меня веселит полная уверенность в том, что он, холодея от ужаса надвигающейся катастрофы, даже не вспомнит в этот момент что ему ещё нет восемнадцати. Я беззвучно хихикаю, подмигивая ему и мой брат, который только что рассказывал о чём-то своим густым, немного вкрадчивым голосом, замолкает, глядя на меня несколько секунд с ярко выраженным сочувствием и, наконец, произносит:

– Бедная, необузданная жертва пубертата, – говорит он мне ласково, – вот до чего может довести дружба с хоббитом.