Три последних самодержца

Гадон стал умолять, чтобы остановить войско, которое шло форсированным маршем на разоружение полка. Наконец Гадону удалось уговорить вел. князя позволить ему самому взять оружие у солдат. Тогда он выстроил полк, арестовал сначала Басина и Прыткова. которые спокойно исполнили приказ, а потом взял оружие у тex рот, которые были виноваты. Войска, т. е. пехота, кавалерия, артиллерия и пулеметная рота, остановленные невдалеке от полка, конвоировали затем полк до Красного Села, где было объявлено полку, что мятежные роты с их офицерами ссылаются в село Медведь, где будет произведено следствие над их проступком и затем суд. Под конвоем Финляндского полка преображенцы были отправлены в это село. Финляндцы вели себя по отношению преображенцев с большим тактом, не так, как драгуны, которые всю ночь стояли пикетами вокруг полка, оскорбляли офицеров и солдат, а когда им Преображенские офицеры доказывали, что они не правы, они грубили им.

Из Петербурга был приказ, чтобы преображенцев непременно обвинить по ст. 110, т. е. в каторжные работы. Во время беседы Гадона с вел. князем последним было сказано также: «Dans tous les regiments de Krasnoie Selo c'est mauvais, la position est insoutenable»[116].

Старицкий обвиняет Трепова, что это он так повернул дело, что, когда Гадон вышел от царя, он встретил Трепова, который после него вошел к царю.

2 ноября.

Рассказал Зилотти следующее. В день 14 октября он был послан Бирилевым посмотреть, что случилось в Фонарном переулке. Он приехал туда на автомобиле, когда уже были отправлены раненые. Для полиции не оказалось извозчика, и двух — пристава и другого полицейского — Зилотти взял в свой автомобиль и привез их к тому месту, где находился раненый коновод экспроприаторов, назвавшийся «Сергеем».

Он лежал на булыжной мостовой, голова его была прислонена к водосточной трубе, и Зилотти, опасаясь, чтобы он не умер, — не из чувства человеколюбия, а для того, чтобы можно было узнать что-либо от него, — не обращаясь ни к кому, сделал несколько замечаний, что он может умереть, что надо ему расстегнуть ворот и проч. Караул над этим раненым поручен был прапорщику Асееву, который с места написал вел. кн. Николаю Николаевичу обвинение на Зилотти, что он-де высказал сочувствие преступнику. 18-го числа Зилотти получил повестку явиться к генеральному прокурору. Он думал, что его вызывают в качестве свидетеля, а оказалось — в качестве обвиняемого и по такой статье, которая влекла за собой каторжные работы. Это было сделано по высочайшему повелению, благодаря докладу Бирилева царю. Зилотти удалось избегнуть этой кары.

3 ноября.

Берг говорил про Гучкова, что удивляется всему тому, что про него пишут, что это ничтожный по умственному развитию человек, что оба брата доселе ничем не выделялись; отец их был в Москве дисконтером векселей — профессия не из завидных.

9 ноября.

Мосолов говорил о всеобщем возмущении, что царь 6 ноября до половины десятого утра оставался на ужине в Гусарском полку, что старые гусары, как Мейендорф и др., зевали, раскисли, а царь все сидел. На другой день, в 11 часов, был с докладом Редигер, который возмущен этим. Царь ему сказал, что вон он только что вернулся с праздника, а чувствует себя совсем свежим, а Редигер говорит, что во время доклада он зевал.

14 ноября.

M-me Клейгельс говорила, что в бумагах покойного Трепова нашли документы, из которых ясно было видно, что он затевал переворот, что он собирался уничтожить всю царскую семью с царем во главе и на престол посадить вел. кн. Дмитрия Павловича, а регентшей вел. кн. Елизавету Федоровну. Это вполне неверно. Откуда берутся все эти «новости»?

16 ноября.

Вчера Никольский говорил, что виделся с Витте, который ему сказал, что подавал свою отставку царю, но царь ему ее вернул. Выходило из рассказа Никольского, что царь прислал депешу Витте, чтобы оставался.

Все газеты травят Гурко, который упорно молчит, не защищается. Если все это верно, то положение его безвыходное. Мнение всех, кто знает Гурко, что этот человек всегда сумеет выскочить из всякого положения — ужасный нахал.

17 ноября.

Травля Гурко идет вовсю. Люди, которые понимают дело, говорят, что ничто так не могло подорвать доверие к правительству, как это печальное дело, что оппозиция на этом будет все время играть. Жаконе говорит про это дело, que cette affaire est pire, que l'affaire Dreifus[117].

 Лауниц сказал, что, когда началась кампания против Гурко, он предложил Столыпину закрыть газету, которая первая его затронула. Столыпин не согласился. Теперь же эту меру принимать невозможно, надо, чтобы это дело выяснилось.

Насчет француженки Эстер Лауниц говорил, что она тоже с Гурко замешана, что она получила 250 тыс. руб. Сначала Лауниц думал, что это любовная история, но говорят про эту Эстер, что она всегда занималась гешефтами.