Три последних самодержца

Про пироговский съезд, который недавно закрылся в Москве, Плеве сказал, что он прошел с полной революционной окраской, что была послана этим съездом вполне антиправительственная депеша профессору Эрисману, который отвечал в том же духе. Все это сошло докторам вполне благополучно. Где ни послушаешь — везде протесты, все недовольны.

Вчера Клейгельс сказал, что положение с каждым днем осложняется, все делается хуже и хуже, тревожнее, но «наверху» как будто все спокойно — балы идут своим чередом, обедают, танцуют и т. д. Чем все это разрешится?

21 января.

Долго сидел Мещерский. Он вспоминал один обед у нас по поводу следующего. Когда он вывел тип графа Обезьянинова в своем романе «Один из наших Бисмарков», встретил он на одном собрании П. Н. Дурново, который его спросил — пишет ли он портреты или типы. Князь отвечал, что портретов не пишет, а типы. Тогда Дурново сказал, что граф Обезьянинов — это портрет Левашова. Затем на обеде у нас встречаются Мещерский с Левашовым (гр. H. B.), который ему протягивает руку со словами: «Прекрасно вы описали в вашем Обезьянинове П.Н. Дурново». Этот рассказ типичен.

Никольский говорил про семью Суворина, что в их доме полная революция, атмосфера ужасная, газета падает, так как ее ведет старик Суворин и не ведает, какого направления держаться: консервативного — не может, публика не будет читать, либерального — боится Сипягина, поэтому в газете нет никакого направления, печатается в ней один хлам. 60 сотрудников на жалованье — и некому писать. Доходу дала газета в прошлом году — 1 300 000 руб., а все-таки сбережений не было, а большой дефицит.

22 января.

Мещерский сказал, что надо ожидать в царе реакции, что теперь он выкажет строгость. Целый час князь с царем беседовал. У него теперь явилось это убеждение вследствие того, что думает, верно, что убедил царя, что теперешняя политика к добру не поведет. Теперь у нас все время царствовала политика шатанья, каждый действовал, как ему выгоднее самому.

23 января.

Был Суворин. Говорил, что теперь время куда хуже конца 1870-х годов, что тогда позволялось говорить в печати о многом, высказывать свои взгляды и проч. Теперь обо всем надо молчать. Сперва позволяется разбирать что-либо, например дело Стаховича, а когда уже начинает выясняться — вдруг запрет, молчи. И так во всем, последовательности никакой. Даже Тимашев был лучше Сипягина. Сипягин, по словам Суворина, совсем ничего не смыслит в деле печати, Шаховской невозможен. Положение «Нового времени» в данную минуту отчаянное. Суворина во всем подозревают. В истории «России» выдумали такой ужас, будто Суворин подкупил Амфитеатрова, чтобы сгубить газету, написав этот фельетон, и дал Амфитеатрову 50 тыс. руб., обещав, что его возьмет к себе. Суворин жаловался, что ему все ставят на счет: похвалит ли он кого — «заискивает», скажет против — «вредное направление». Суворин говорил, что теперь более других имеют свободу высказываться студенты, которым разрешены сходки, на которых они бог знает что говорят, и все им сходит. А попробуй он так говорить — упекли бы в крепость. Суворин говорил, что самый здоровый элемент в России, это — крестьянство.

Обедал с нами Стишинский. Много серьезного говорилось, но впечатление — что не отдают себе отчета в Министерстве внутренних дел (Стишинский в том числе), что данное положение очень серьезно. Доказательство этому, что, например, Святополк-Мирский (помощник шефа жандармов) едет сегодня на Кавказ не по делам службы, а на свадьбу Шереметева.

Интересно говорил Суворин про Л. Толстого, что он неверующий, что противоречит в беседах о вере, чтобы проникнуться верою своего собеседника.

26 января.

Харьковец Сукачев, который знал Сипягина в бытность его в Харькове вице-губернатором, сказал, что его назначение министром внутренних дел всех там поразило, так как все его считали ничтожеством полным, что он любил только есть да кутить. Да и тут теперь из разговора Стишинского выходило, что и здесь главная забота Сипягина — «есть да кутить».

27 января.

Шамшина рассказывала, что многие, ехавшие на бал в Зимний дворец, говорили, что едут на бал к «Обмановым», у многих в карманах на этом балу был фельетон Амфитеатрова, некоторые даже там ссужали его другим на прочтение. Это рисует настроение высших слоев общества, так как во дворец попадают только известного положения люди.

28 января.

Вчера говорили про скандал в Петербургском губернском дворянском собрании относительно Мещерского («Гражданина»). Гласный Кашкаров предложил дворянам выразить свое сочувствие Мещерскому, и это было единогласно отклонено. Никольский говорил: на последнем докладе директоров департаментов Витте был мрачнее тучи, не мог скрыть своего расстройства, которое явилось вследствие того, что он назначен председателем сельскохозяйственной комиссии, так как это является для него casse-cou[84], — сельское хозяйство поднять немыслимо.

21 марта.