Три нью-йоркских осени

Удивительная все же была эта фигура — главковерх Керенский. Когда, получив диплом, молодой юрист приписался к модному присяжному поверенному, ему мерещились лишь слава и гонорары блестящего столичного адвоката. Потом выступил в суде на политических процессах раз, другой, третий. После Ленского расстрела съездил на Лену и даже написал статью, умеренно осуждающую царскую политику. Выгодно женившись на генеральской дочке, разыгрывал из себя человека, близкого простому люду и готового даже пострадать за него. Партия эсеров показалась красноречивому адвокату наиболее подходящей для карьеры. Действительно, Керенского протолкнули в Государственную думу, сделали лидером «трудовой группы». Там он говорил, говорил, говорил… О чем? О свободе, о народных нуждах, о братьях-солдатиках, о братстве вообще — словом, о чем угодно. Заученные жесты, звонкие фразы, прическа «ежик» приводили в восторг гимназистов, провинциальных барышень, журнал «Ниву». И далеко от Петрограда в сибирском городке лично известный автору шестилетний дурачок захотел пальто «как у Керенского»…

Отрекается Николай II — и Александр Керенский, подсаживаемый буржуазией, перебирается из кресла в кресло, на ходу меняя должности и портфели: министр юстиции, военный и морской министр, премьер-министр и верховный главнокомандующий. И весь этот взлет — за полгода!

Вот он переезжает уже на новую квартиру — прямиком в Зимний дворец, где еще пахнет парижскими духами государыни императрицы, без устали раскатывает в открытом автомобиле, картинно прикладывая руку к фуражке. Но он вовсе не безвредный позер, отнюдь нет! Именно Керенский отдает приказ об аресте Ленина и тому, кто поможет этому аресту, сулит денежную награду. «Штафирка» и «адвокатишка», как презрительно кличут Керенского военные, вводит смертную казнь на фронте.

Но фронт неудержимо разваливается, недовольство народа Временным правительством, продолжающим войну, нарастает час от часу. В день, когда над миром звучит выстрел «Авроры», Керенский удирает из царских покоев. Впереди его автомобиля идет машина американского посольства, и звездно-полосатый флаг служит прикрытием для главковерха.

Последний акт трагикомедии — в Гатчинском дворце. Опасаясь, что его выдадут большевикам, Керенский бежит в сером платье с пелериной и переднике с красным крестом на груди, какой носили тогда медицинские сестры. Знаменитый «ежик» скрыт по-бабьи повязанной косынкой. Похожий на рыхлую «нянечку» из лазарета, главковерх благополучно минует караулы.

Керенский выныривает в Праге, потом его видят в Париже. У него водятся денежки: он успел заблаговременно перевести 350 тысяч рублей золотом в надежные заграничные банки. Керенский что-то издает, кому-то дает интервью, созывает какие-то комитеты, женится вторично на американской миллионерше. Но с годами след его теряется. Он только фамилия на страницах учебника истории.

И вдруг лекции в Нью-Йорке. Вероятно, о них объявляли заранее. Можно было прийти, увидеть, послушать. Вот досада!

Несколько дней спустя я разговорился о Керенском со стариком эмигрантом, бывшим врангелевцем.

— Ну вы, наверное, представляете его прежним: орел, рука этак по-наполеоновски за бортом френча… Нет, сдал, сильно сдал. Ему ведь восемь десятков. Но красноречив, знаете ли, по-прежнему. Златоуст!

— Что же он говорил на лекции?

— А вы не ленитесь, почитайте его сочиненьица. Полюбопытствуйте. У вас их небось не печатают? Угадал ведь, не печатают? A-а, то-то и оно! Знаем вашу свободу слова!

— Угадали — не печатают. Но чего же я буду перечитывать старые статейки? Ведь интересно, что он сейчас говорит.

— А то же, что и раньше. Слово в слово. Вы уж увольте меня от пересказа. Не люблю я вашего Керенского. Болтун, адвокатишка! Будь бы тогда на его месте генерал Краснов. Или барон Врангель… В общем интересуетесь — почитайте.

Листаю карточки библиотечного каталога. «Из воспоминаний», Париж, 1929 год; «Февральская революция», Нью-Йорк, 1947 год; «Как это случилось», Нью-Йорк, 1950 год.

Так как же это случилось? Раскрываю, и первое, что бросается в глаза, слово «Монархия» повсюду с прописной буквы — в знак особого уважения. Февральская революция, оказывается, свершилась в силу каких-то сверхъестественных и непонятных причин — «вне человеческой воли и помимо человеческого сознания», Далее сладкие воспоминания о медовом месяце Временного правительства, которое именуется народным и демократическим. «Нас было одиннадцать: десять «мииистров-капиталистов» и один «заложник демократии». Заложник — это он сам, А. Ф. Керенский.

«Первые два месяца во Временном правительстве — одно из самых светлых воспоминаний в моей жизни… Потом подъем прошел. Отцвели цветы, и догорели огни революции».

Но почему же столь быстро «догорели огни»? Потому что «заложнику демократии» мешали большевики. Очень мешали. Оказывается, он боролся с ними, чтобы не допустить «срыва величайшей в истории Европы земельной реформы». Он тоже хотел дать землю крестьянам, но постепенно, на других началах, а большевики подзуживали к захвату помещичьих усадеб.