Три недели в настоящем

— Власти и существующие тогда и подконтрольные им средства масс-медиа в то время, как у них было принято, склоняли ваше имя на все лады! — продолжал майор. — А все мои новые друзья, напротив, составляли даже вашу великую биографию, по отдельным фактам и воспоминаниям. Как меня ни просили, я слишком мало знал вас. А по рассказам понял, что вообще не знал о вас ничего. Вы и то сделали, и так поступили!.. И я, когда вчера поговорил с твоим доктором, понял, что, скорее всего, если не всё, то почти всё — это истинная правда. Наверное, с тамошним Евграфовым Валерием всё так и было!

— Иннокентий Семёнович теперь ваш самый горячий поклонник! Я сам в шоке! — вставил Богданов.

Я покосился на него. Полковник сейчас был более всего далёк от мысли выдавать сказанное, за шутку. Смотрел на меня совершенно серьёзно. Даже не улыбался. Мне пришлось защищаться:

— Между прочим, в то время, когда я там был, в середине августа сто пятнадцатого, мне говорили примерно то же о губернаторе Богданове… Он и то, он и сё! А вы, Иннокентий Семёнович неужели про это ничего не слыхали?

Тот покачал головой и немного виновато глянул на полковника.

— Нет, про Богданова не слышал. Но зато был знаком с его пра-пра-правнуком. Валерий Владимирович Богданов в начале две тысячи сотых был очень известным и уважаемым человеком. И именно он заставил меня вернуться в своё время, чтобы спасать вас. И помог в этом. После тех событий, которые я вчера предотвратил, вы должны были бы стать калекой. И всю жизнь, на своей инвалидной коляске сражаться за общечеловеческий контроль за путешествиями во времени… Должен, правда, сказать, всё это случилось потому что именно ваш браслет, вывезенный из сто пятнадцатого года, ускорил развитие темпоральной техники во много раз…

Я остолбенело молчал. Очередная ошибка! Когда же они закончатся? Ведь я собственно, даже не знал, что вывожу оттуда. Совершенно забыл! Тонкий и эластичный, как тряпочка, электронный браслет оставался в кармане незамеченным очень долго. И, если бы не позавчерашний «визит» в ФСБ и тщательный обыск, то, вероятно, я сам рано или поздно обнаружил бы его и каким-нибудь способом ликвидировал. Тогда и Вяземскому не пришлось бы за меня заступаться. История осталась бы не запятнанной моей новой ошибкой…

Как бы невзначай, Богданов заглянул в мой холодильник, теперь уже вполне годный к поддержанию моего жизнеобеспечения, и удивлённо покачал головой. Потом повернулся и спросил Вяземского:

— Вы, Иннокентий Семёнович, сказали «до моего возвращения». Неужели вы думаете, что с вашим возвращением сюда там что-то изменилось?

— Да, без сомнения! — ответил тот. — Ведь изменения бывают локальными, и, значит, трудно определимыми, только когда из прошлого или в прошлое перемещаются одни только люди, в смысле, только живые существа. Если же перемещения касаются концептуальных вещей, то изменения становятся глобальными и их последствия тотальными. Так, когда перемещают одного человека, в будущем только спустя многие годы могут возникнуть изменения, касающиеся десятков. Стоит перенести вещь, основанную на концепции, изменения начинаются в ближайший месяц, затронут всё и всех и могут через годы привести к полной катастрофе. Но ограничить это какими-то техническими средствами невозможно. Раз можно перемещать людей, то вещи и концепции будут всегда двигаться с ними. Я не дал дублирующему браслету дойти до специалистов, и все изменения, связанные с ускорением процесса создания этих супермашин, были остановлены. И история должна покатиться по уже пройденному когда-то естественному, и относительно безопасному, пути. Всё, или почти всё, должно вернуться на круги своя…

Я смотрел со всё большим уважением на старика Вяземского. Он сказал то, что я знал и без него, но никогда не смог бы сформулировать так полно и доходчиво.

— То есть перенос вещей, несущих концепции, нужно было бы запретить? — задал вопрос Богданов.

— Запретить вряд ли возможно! Нужно просто тщательно контролировать и бороться с левачеством, всем, кто только может. — ответил Вяземский. — Чем больше людей будет знать об опасностях скачков во времени, тем будет лучше.

Под столом Зорро сладко зевнул, щёлкнув челюстями.

— Но ведь увеличение информированности, спровоцирует и интерес, и последующие работы над машиной… — сказал я. — Разве мы не с этим должны бороться?

— Это техника. — ответил мне уже Богданов. — Бороться с техникой невозможно. Мы проиграем… Чем дальше мы будем стараться спрятать, загнать проблему в угол, тем больше она будет проявлять своеволие и стремиться оставаться независимой. Это всё — в природе человека!

— Техника и человек… Но существуют же какие-то ограничения! Что не даёт сделать эту машину прямо сейчас?.. — мне хотелось знать, что нам нужно делать сейчас для недопущения катастрофы потом.