Три недели с моим братом

Когда я вошел в дом, уже стемнело и все сидели за столом, но мама поняла, что я не голоден, и кивком разрешила мне сразу пойти в мою спальню. Точнее, в нашу спальню – мы по-прежнему ночевали в ней втроем. Я лег на кровать и уставился в потолок.

Мой гнев стих, и я ощущал растерянность. Я говорил себе, что хочу побыть один и самостоятельно разобраться в своих чувствах, и вместе с тем мне хотелось видеть маму. Подобно большинству детей я верил, что внимание неким образом равнозначно любви. Из нас троих мне меньше всего доставалось внимания, а значит, и любви. С Микой всегда обращались как со взрослым, а поскольку он первым пошел, заговорил и начал попадать в неприятности, ему и доставалось внимание, положенное первым в очереди. Наша сестра, как самая младшая и к тому же девочка, имела двойные привилегии. Она проводила с мамой больше времени, чем я или Мика, выполняла меньше обязанностей, редко попадала в неприятные истории, а еще имела больше обуви. Мотивировалось это все одной фразой: «Она ведь девочка».

Все чаще я начинал чувствовать себя одиноко.

Меньше, чем через час, когда я уже откровенно жалел себя, раздался стук в дверь.

– Входи, – сказал я и сел на кровати. Мне стало интересно, что скажет мама. Однако когда дверь открылась, в комнату вошла не мама, а Дана.

– Привет.

– Привет, а мама придет? – ответил я, заглядывая ей за плечо.

– Не знаю. Она послала меня спросить, не голоден ли ты.

– Нет, – солгал я.

Сестра подошла и села на кровать. Ее длинные светлые волосы были разделены пробором посредине, белая кожа пестрела веснушками – Дана походила на Джен Брейди из сериала «Семейка Брейди».

– Живот болит?

– Нет.

– Ты еще злишься на Мику?

– Нет. Мне теперь на него наплевать.

– Ого.

– Он ведь на меня внимания не обращает, так?

– Так.

– И мама тоже.

– Нет, мама тебя любит.

– Она волновалась обо мне, когда я убежал?

– Нет, она знала, что с тобой ничего не случится. Но она тебя любит.

Мои плечи опустились.

– Никто меня не любит.

– Я тебя люблю.

Я был не в настроении слушать сестру.

– Вот уж спасибо.

– Но я не за этим пришла. То есть, я не это хотела тебе сказать.

– Я же сказал, что не хочу есть!

– И не это тоже.

– Тогда зачем ты пришла?

Она обняла меня за плечи.

– Я пришла сказать, что буду рада стать твоим лучшим другом, раз уж Мика больше не хочет с тобой дружить.

– Мне не нужен друг.

– Как скажешь.

Я со вздохом обвел взглядом комнату.

– Хочешь поиграть в «Джонни Веста»?

– Да! – Сестра улыбнулась.

* * *

Следующие два месяца Мика играл со своими друзьями, а я проводили время с Даной, хотя это было не так увлекательно, как с Микой. Дана не хотела прыгать с деревьев, зато с ней было удивительно легко ладить. Иной раз я бывал с ней слишком груб, и она плакала, а я просил не рассказывать об этом маме. Но она все равно рассказывала. Дана говорила маме обо всем, и пусть она не хотела навлечь на меня неприятности, мне все равно приходилось выполнять дополнительную работу по дому под хмурым взглядом мамы.

Без отца и его угрозы постоянной «повышенной боеготовности» мой брат начал пробовать на прочность границы дозволенного. Он задерживался дольше допустимого, чаще дразнил меня, перечил маме и вообще в девять лет начал себя вести как самый настоящий подросток.

Маме приходилось нелегко. Ей тогда было тридцать лет, она работала целый день и не нуждалась в дополнительных неприятностях от нашей троицы – хватало постоянных и допустимых. Она стала строже к Мике, а тот начал вести себя еще хуже, однако в девять лет он, конечно, не мог противостоять маме. Она пользовалась политикой кнута и пряника умело, как самурай своим мечом. Она могла сказать: «Я тебя родила, и уж будь уверен, смогу и прибить», а вскоре смягчиться и распахнуть руки для объятий.

Ее взгляды на родственные отношения тоже не поменялись. Маме нравилось, что я и Дана теперь больше общаемся, но вот изменившиеся отношения между мной и Микой ее не радовали. Некоторые родители сочли бы соперничество братьев преходящим явлением и оставили все как есть; только мама не собиралась с ним мириться.

– Вы трое родня, так что ведите себя хорошо, – твердила она. Или: – Друзья приходят и уходят, а братья и сестры всегда остаются.

Мы с Микой ее слушали и, может, даже подсознательно понимали, однако продолжали ссориться, драться и идти каждый своим путем.

Однажды вечером, когда мы готовились ко сну, мама вошла в нашу спальню. Этим днем мы с Микой снова подрались, когда я случайно уронил его велосипед. Мама за ужином ничего не сказала о нашей драке, и я решил, что на этот раз она предпочла не обращать на нее внимания. Она, как всегда, помолилась вместе с нами, потом потушила свет и села рядом с Микой, который свернулся калачиком под одеялом. Они довольно долго шептались, дразня мое любопытство, а потом мама, к моему удивлению, подошла и подсела ко мне.

Наклонившись, она погладила меня по голове, ласково улыбнулась и шепнула:

– Скажи мне три хороших поступка, которые Дана совершила сегодня по отношению к тебе. Любых, больших или маленьких.