Я уже успел привыкнуть к тому, что вызываю у жителей и, что ещё обидней, у жительниц Маусвиля неадекватную реакцию, поэтому испытал не столько удивление, сколько досаду от такого приёма: в глубине души я всё еще продолжал надеяться, что способен пробуждать в женских сердцах более возвышенные чувства, чем страх. Однако не успел я прочувствовать свою обиду до конца, как ковёр вдруг пришёл в движение и сказал голосом, от которого у меня кровь застыла в жилах: