Три мужа и ротвейлер

В самом деле, ведь не придет же мне в голову спрашивать фокусника, где он прячет голубей и кроликов, когда показывает зрителям пустую шляпу? И пока Раиса оскорбление поджимала губы, я протащила Горация в свою квартиру.

* * *

Все говорят, что выгляжу я на тридцать пять, но я-то знаю, что мне скоро сорок.

И еще много людей про это знают. Но в этом доме, доме Валентина Сергеевича, я живу недавно, поэтому смело могу надеяться, что соседи считают меня моложе, чем я есть.

Валентин Сергеевич Запольский был мужем моей матери. Я не могу назвать его отчимом, потому что женился он на маме, когда я уже была замужем за Артемом, так что вместе мы никогда не жили. Отца я помню плохо, мы жили с мамой вдвоем, пока мне не исполнилось семнадцать. И мать не решила, что настало ей время заняться своей личной жизнью. В доме замелькали поклонники, потому что мама была женщиной привлекательной даже в возрасте, как мне тогда казалось, а ведь ей было всего сорок, как мне сейчас…

Я была занята учебой и своими ухажерами, а мамулины поклонники понемногу отхлынули, осталось двое. Один — Игорь, кинорежиссер, творческая личность… Невероятно талантлив, — шептала мама, — и потрясающе хорош. Не скрою, было в нем что-то такое — мужественный профиль, открытая обезоруживающая улыбка, но я никак не могла отделаться от мысли, что все свои благородные позы он репетирует по утрам перед зеркалом, а все экспромты придумывает заранее. Я точно уверилась в своей правоте, когда как-то во время ужина пролила Игорю на брюки горячий чай. Он вскрикнул, сумел сдержать готовое вырваться неприличное слово, но во взгляде не осталось ничего благородного, и улыбка напоминала волчий оскал.

— Глупости, — возмущалась мать, когда вечером я поведала ей результаты своих наблюдений, — что же ему надо было плясать от радости, что ты его обожгла?

Дело было не в горячем чае, просто от неожиданности Игорь забыл про лицо, и сразу же проступило его хамское нутро.

— Ерунда! — сердилась мать. — Ты просто ревнуешь и не хочешь, чтобы рядом со мной был приличный человек.

Я возразила, что как раз этого-то я и хочу и поэтому настоятельно рекомендую ей приглядеться ко второму кандидату, которым и был Валентин Сергеевич. Человек он был очень приличный, воспитанный, образованный — профессор, между прочим, в Технологическом институте, но, как считала мама, обладал очень большим недостатком — был старше ее на десять лет.

«Ты хочешь, чтобы я похоронила себя со стариком!» — кричала мать "Тогда скажи ему об этом прямо, — ехидно возражала я. — Зачем ты его мучаешь?

Бережешь на черный день?"

Но она, что называется, как с цепи сорвалась. Мама никогда не была легкомысленной, просто, как я сейчас понимаю, ей нравилось такое состояние, когда ухаживают, говорят комплименты, ей хотелось оттянуть окончательный выбор. И чтобы присутствие Валентина Сергеевича в нашем доме обрело какой-то смысл, она предложила ему позаниматься со мной химией.

Я в то время заканчивала последний класс и собиралась поступать в университет на филологический факультет. Почему-то если ребенок не успевает по физике и математике, принято называть его истинным гуманитарием. В нашей школе физичка Кира Борисовна с грустью пожимала плечами, утверждая, что полкласса, входя к ней в кабинет, оставляют мозги в коридоре, а математик, как представитель более точной науки, не уставал добавлять ехидно, что некоторым и оставлять-то нечего. Скажу не хвастаясь, что на меня их ехидство никогда не распространялось, но вот химия… Химия — это был кошмар моей школьной жизни.

Началось все с седьмого класса, когда мы проходили окислительно-восстановительные реакции. Во время опыта я честно слила вместе кислоту и щелочь и, рассчитывая, что в чашке должен получиться раствор поваренной соли, как было написано в формуле, рискнула попробовать его на язык. Язык обожгло кислотой, а когда я, возмущенно отплевываясь, вскочила и опрокинула на себя чашку, колготки покрылись множеством дырок. Вот и верь после этого формулам! И я возненавидела химию.

Дальше пошло еще хуже — органическая химия наводила на меня ужас. Особенно возмущало бензольное кольцо. Почему у всех формулы нормальные, а у бензола — кольцо? — вопрошала я Валентина Сергеевича.

Он улыбнулся и рассказал, как немецкий химик Кекуле увидел в зоопарке трех обезьян, сцепившихся лапами и придумал формулу бензольного кольца. Обезьяны мне понравились, обезьяны — это что-то конкретное.

После того, как Валентин Сергеевич примирил меня с бензолом, дело пошло на лад. Он проводил со мной гораздо больше времени чем с мамой и сумел-таки заставить меня если не полюбить химию, то хотя бы сдать ее на четверку.

Но с мамой у него не клеилось. Он все больше грустнел, думая, что как только я сдам выпускные экзамены, он станет не нужен, и мама даст ему от ворот поворот. Мне было безумно его жалко, и, чтобы подбодрить, я как-то высказалась, что всегда была на его стороне и химия здесь абсолютно ни при чем.