Три мушкетера

- Разумеется.

- Вы сделаете ошибку. Я взял бы сто пистолей. Вам ведь известно, что вы ставили сёдла против лошади или ста пистолей - на выбор?

- Да.

- Я взял бы сто пистолей.

- Ну, а я возьму лошадь.

- Повторяю: вы сделаете ошибку. Что станем мы делать с одной лошадью на двоих? Не смогу же я сидеть сзади вас - мы были бы похожи на двух сыновей Эймона, потерявших своих братьев. Вы не захотите также обидеть меня, гарцуя рядом со мной на этом великолепном боевом коне. Я не колеблясь взял бы сто пистолей. Чтобы добраться до Парижа, нам нужны деньги.

- Я дорожу этой лошадью, Атос.

- И напрасно, друг мой: лошадь может споткнуться и вывихнуть себе ногу, она может облысеть на коленях, может поесть из яслей, из которых ела сапная лошадь, и вот она пропала или, вернее, пропали сто пистолей. Хозяин должен кормить свою лошадь, в то время как сто пистолей, напротив, кормят своего хозяина.

- Но на чём мы поедем домой?

- На лошадях наших лакеев, чёрт побери! По нашему виду всякий и так поймёт, что мы не простые люди.

- Хорош у нас будет вид на этих клячах рядом с Арамисом и Портосом, которые будут красоваться на своих скакунах!

- С Арамисом и Портосом! - вскричал Атос и расхохотался.

- В чём дело? - спросил д'Артаньян, не понимавший причины весёлости своего друга.

- Нет, ничего, продолжим нашу беседу, - сказал Атос.

- Значит, по-вашему…

- Надо взять сто пистолей, д'Артаньян. На сто пистолей мы будем пировать до конца месяца. Все мы очень устали, и неплохо будет отдохнуть.

- Отдохнуть?.. О нет, Атос, немедленно по возвращении в Париж я начну отыскивать эту несчастную женщину.

- Тем более! Неужели вы думаете, что лошадь будет при этом так же полезна вам, как звонкие золотые монеты? Берите сто пистолей, друг мой, берите сто пистолей!

Д'Артаньяну недоставало лишь одного довода, чтобы сдаться. Последний показался ему очень убедительным. К тому же, продолжая упорствовать, он боялся показаться Атосу эгоистичным. Итак, он уступил и решился взять сто пистолей, которые англичанин тут же и отсчитал ему.

Теперь ничто больше не отвлекало наших друзей от мыслей об отъезде. Мировая с хозяином стоила им, помимо старой лошади Атоса, ещё шесть пистолей. Д'Артаньян и Атос сели на лошадей Планше и Гримо, а слуги отправились пешком, неся сёдла на голове.

Как ни плохи были лошади, всё же господа быстро обогнали своих лакеев и первыми прибыли в Кревкер. Ещё издали они увидели Арамиса, который грустно сидел у окна и, как «сестрица Анна» в сказке, смотрел на клубы пыли, застилавшей горизонт.

- Эй, Арамис! Какого чёрта вы тут торчите? - крикнули оба друга.

- Ах, это вы, д'Артаньян… это вы, Атос, - сказал молодой человек. - Я размышлял о том, как преходящи блага этого мира, и моя английская лошадь, которая только что исчезла в облаке пыли, явилась для меня живым прообразом недолговечности всего земного. Вся наша жизнь может быть выражена тремя словами: erat, est, fuit.[29]

- Другими словами? - спросил д'Артаньян, уже заподозривший истину.

- Другими словами, меня одурачили. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по её ходу, может рысью проделать пять лье в час!

Д'Артаньян и Атос покатились со смеху.

- Прошу вас, не сердитесь на меня, милый д'Артаньян, - сказал Арамис. - Нужда не знает закона. К тому же я сам пострадал больше всех, потому что этот бессовестный барышник украл у меня по меньшей мере пятьдесят луидоров. Вот вы бережливые хозяева! Сами едете на лошадях лакеев, а своих прекрасных скакунов приказали вести на поводу, потихоньку, небольшими переходами.

В эту минуту какой-то фургон, за несколько мгновений до того появившийся на Амьенской дороге, остановился у трактира, и из него вылезли Планше и Гримо с сёдлами на голове. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи взялись вместо платы за провоз поить возчика всю дорогу.

- Как так? - удивился Арамис, увидев их. - Одни сёдла?

- Теперь понимаете? - спросил Атос.

- Друзья мои, вы поступили точно так же, как я. Я тоже сохранил седло, сам не знаю почему… Эй, Базен! Возьмите моё новое седло и положите рядом с сёдлами этих господ.

- А как вы разделались со своими священниками? - спросил д'Артаньян.

- На следующий день я пригласил их к обеду - здесь, между прочим, есть отличное вино - и так напоил их, что кюре запретил мне расставаться с военным мундиром, а иезуит попросил похлопотать, чтобы его приняли в мушкетёры.

- Но только без диссертации! - вскричал д'Артаньян. - Без диссертации! Я требую отмены диссертации!

- С тех пор, - продолжал Арамис, - моя жизнь протекает очень приятно. Я начал писать поэму односложными стихами. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит именно в её трудности. Содержание любовное. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и читается она в одну минуту.

- Знаете что, милый Арамис? - сказал д'Артаньян, ненавидевший стихи почти так же сильно, как латынь. - Добавьте к достоинству трудности достоинство краткости, и вы сможете быть уверены в том, что ваша поэма будет иметь никак не менее двух достоинств.