Три мудреца в одном тазу

— Папа! — возмущенно напомнила о себе дочка. И грохнула на стол здоровенную клетку. — Рика-а-а-а-ардо уу-у-уме-е-е-р!!!

Папа чуть не подавился пельменем, Гюнтер деликатно отхлебнул еще пива, оставив под носом шикарные пенные усищи, и наклонился к клетке, Сергей прекратил тасовать колоду. Рикардо действительно лежал в очень неестественной позе.

Рикардо — это хомячок. Снежно-белый сирийский хомячок, живший у Оли уже почти два года. Очень крупный, толстый и страшно кусачий. Оля всегда кормила его сама — к ее руке он привык, позволял брать себя на руки и даже иногда соизволял лизнуть в палец. А вот если его пытался погладить кто-нибудь другой, тут же вгрызался с яростью бешеной пантеры. Отважный хомячок не боялся никого и ничего — когда однажды в гости к Колобковым пришла двоюродная сестра отца со своей кошкой, тот так злобно тявкал на нее из-за прутьев, что бедная киса забилась под диван и сидела там до самого ухода. Она не привыкла к огромным белым мышам, лающим, как собака.

Но теперь Рикардо лежал неподвижно, уткнувшись хвостом в мисочку с водой, а носом — в тарелку с сухим кормом. Оля ревела навзрыд. Мама гладила ее по голове, неуверенно приговаривая что-то неразборчивое — Зинаида Михайловна совершенно не умела обращаться с плачущими детьми. К ее чести надо сказать, что их дети плакали чрезвычайно редко — все четверо унаследовали от отца жизнерадостность и боевитость.

— Хуймяк… — задумчиво почесал лысину Колобков.

Он всегда произносил это слово именно так. А когда ему пеняли, что звучит уже как-то немножко не того, всегда с возмущением парировал: «Может, тогда и «застрахуй» не говорить, а?!»

— Ну ладно, ладно, утри глаза — помер и помер, что ж тут сделаешь? — попыталась утешить дочь Зинаида.

От этих слов Оля заревела еще громче.

— Купим мы тебе другую крысу, не расстраивайся! — сделала вторую попытку мама.

— Это хомя-я-я-як!!! — возмущенно зарыдала дочь.

— А я тебе предлагала собаку завести — они долго живут. Давай возьмем у тети Любы щеночка? У них как раз скоро Полкан кутят принесет.

Пуделиху тети Любы действительно звали Полканом — когда покупали, то не смогли разглядеть половые признаки под кудрявой шерстью, и в конце концов какой-то знаток сказал, что это мальчик. Через два года, когда «мальчик» принес щенков, ошибку поняли, но переименовывать не стали — слишком уж привыкли к имени. Да Полкан и сама привыкла — всегда откликалась, когда ее так называли.

Третья попытка тоже завершилась неудачно — Оля не слишком-то любила собак.

Отец семейства задумчиво почесал переносицу и сунул руку в клетку — вытащить усопшего. В следующую секунду раздалось сразу четыре оглушительных крика.

— Папа, папа, он живой, живой!!!

— А-а-а, [цензура], мой палец!!!

— Петя, не смей материться при детях!!!

Четвертым орал хомячок Рикардо. Громче всех. Он возмущался до глубины души — подумаешь, не дошел до спаленки, уснул прямо рядом с кормушкой! Обязательно надо тыкать в бок всякой гадостью!

Но про него все тут же забыли. Счастливая Оля схватила свою клетку и убежала в каюту — да побыстрее, пока обозлившийся папа не выкинул грызуна за борт. А все остальные устроили консилиум вокруг приплясывающего и вопящего от боли Колобкова — озверевший Рикардо прокусил ему палец насквозь.

— Прямо сквозь кость!.. прямо сквозь кость!.. — орал Петр Иванович, брызгая на всех кровью. — Чертов хуймяк!!!

— Надо говорить «хомяк», папа! — вякнула Оля, еще не дошедшая до каюты. И едва успела увернуться — любящий папочка швырнул в нее тапок.

— Петя, убери руку, дай я посмотрю, Петя, убери руку, дай я посмотрю… ну, Петя! — приговаривала жена, хлопоча вокруг мужа.

— Это вас бог наказал! — довольно хрюкнула Зинаида Афанасьевна. — Господь шельму метит!

— Надо прижечь ранка, этот крыс может быть ядовитый! — вмешался Грюнлау.

— Да не, надо просто водочкой сполоснуть, — сипло посоветовал Петрович. — Иваныч, давай я принесу, а? Где у тебя ключи от бара?

— Папа, ты чего скачешь? Сам же говорил — на палубе не скакать!

Это явились на шум близнецы. Вадик и Гешка — оба одинаково пухлые, широкоплечие, коренастые. Они крайне обрадовались развлечению и начали пихать отца в спину и живот, только усилив болезненные вопли.

— У? О? — задумчиво посмотрел на столпотворение Гена.

— Уяк, — согласно кивнул Валера.

Эти двое так давно работали в паре, что научились разговаривать одними междометиями. И отлично друг друга понимали.

— Эй, на баке! — крикнул из ходовой рубки Василий Васильевич. — Ветер уже в четыре балла, а тут еще вы штормите! Возьмите фордун, да выдерните его!

— Кого взять? — не понял Сергей.

— Веревку, мазут, веревку! Вон, от мачты к борту тянется! Отвяжите ее к чертям — зря болтается только! И выдергивайте!

— А кого выдергивать-то?

— Зуб! У Иваныча ведь зуб болит? — усомнился Фабьев.

— Нет, шкипер, палец! — крикнул Грюнлау. — Палец выдергивать?

— Выдергивай, выдергивай! — обрадовалась теща. — Чтоб не совал, куда не просят!

Сергей обратил внимание, что шеф уже не вопит. Оказалось, что пока они проводили «консилиум», явилась Света с аптечкой, смазала отцу прокушенное место йодом и туго перебинтовала.