Три истории о любви и химии

Брюс Стёрджес расслаблялся в шезлонге посреди своего просторного сада на самом берегу Темзы в Ричмонде. Денек выдался жаркий и приятный, и Стёрджес отрешенно смотрел на медленно текущую перед ним реку. С плывущего мимо прогулочного кораблика прозвучал гудок, а люди на палубе замахали Брюсу руками. Стёрджес был без очков и не различал ни кораблика, ни людей на нем, но все равно ответил ленивым жестом на приветствие этого супа из солнечных очков и любезных улыбок, чувствуя себя заодно с ними. Потом, повинуясь непонятному самому себе порыву, достал из кармана клочок бумаги. На нем тонким и слегка корявым почерком было написано следующее:

Мой таинственный друг, пожалуйста, позвони. Джонатан.

Под этими словами был нацарапан номер, а рядом – большая X. Ах ты, жалкий маленький гаденыш. Неужели он и вправду верит, что Брюс Стёрджес, СЭР Брюс Стёрджес, станет компрометировать себя из-за маленького продажного мальчишки с панели? Там и так хватает немытых маленьких пидовок, с лицами, на которых искусно нарисована невинность, то, что так притягивает Брюса. Нет уж, подумал он, на панели, конечно, много лакомых кусочков. Но ему нужен кто-то, на кого можно рассчитывать, что он не проболтается. Брюс скомкал одной рукой клочок бумаги, на секунду наслаждаясь сладким приступом ярости, который сменился мимолетным страхом, и Брюс, разгладив листок, снова убрал его в карман. Брюс Стёрджес не мог заставить себя выбросить записку, вместо этого он снова принялся разглядывать кораблики, медленно проползавшие по беззаботной Темзе.

Мысленно он вернулся к своему прошлому, о котором частенько задумывался, после того как вышел на пенсию. Он всегда думал о прожитом с чувством глубокого удовлетворения. Посвящение в рыцари все еще будоражило его натуру. Ему нравилось быть сэром Брюсом – и не только из-за лучших столиков в ресторанах, гостиничных люксов, директорских почестей и всех остальных привилегий славы, его титул доставлял ему эстетическое удовольствие, звучал чарующе.

– Сэр Брюс, – он тихо произнес снова. Как уже много раз раньше.

И ведь все повторяли, что никто другой не заслужил этот титул так, как он. Брюс Стёрджес медленно, но верно взбирался вверх по служебной лестнице, сначала – сотрудник отдела научных разработок, потом – менеджер и, наконец, член совета директоров «Юнайтед фармаколоджи», гигантской корпорации, производящей лекарства, пищевые продукты и алкоголь. Теназадрин, разумеется, слегка подпортил его карьеру. После той истории головы слетали направо и налево, но для Брюса Стёрджеса это был лишь еще один корпоративный кризис, из которых он так быстро отыскивал выходы-лазейки. Всегда находился кто-то пониже рангом и менее сообразительный, на кого можно было свалить всю вину, а таких на одного Брюса Стёрджеса приходилось довольно много. Его хладнокровие в решении той проблемы лишь повысило его личные акции как ловкого и умелого управленца.

Он оценивал случившуюся трагедию исключительно в фунтах стерлингов, в деньгах, потерянных компанией. Стёрджес не хотел читать газетных статей с «социальной точкой зрения» или смотреть на теназадриновых детей, которых показывали по телевизору. Уродства и недостающие конечности совершенно его не трогали. Хотя однажды проняло и его – во время своего загула в Нью-Йорке, где им овладели соблазны анонимной жизни в огромном городе, проявилась та сторона его сексуальности, которую он пытался подавлять со школьной скамьи. Именно тогда он вдруг почувствовал, что значит быть не таким, как все, и он на время проникся сочувствием, страшно испугавшим его. Слава богу, это продолжалось недолго.

Он вспомнил тот день, когда впервые ощутил на себе последствия истории с теназадрином. Он собирался разыграть партию в крикет со своими двумя сыновьями на Ричмонд-Коммон. Установив ворота, Стёрджес был уже готов к удару, как в его поле зрения попало нечто странное. Он заметил, хоть и в некотором отдалении, маленького ребенка – у того не было ног. Мальчик передвигался на каком-то подобии тележки, как на скейтборде, отталкиваясь от земли руками. В этой сцене было что-то извращенное, даже неприличное. На какую-то секунду Стёрджес ощутил себя доктором Франкенштейном в самые неприятные моменты истории барона.