Три ялтинских зимы(Повесть)

То, что происходило, чем-то напоминало похороны, когда в квартиру покойного набиваются совершенно порой посторонние, чужие, не знакомые друг другу люди. С тою разницей, что на этот раз они собрались не по своей воле и над ними самими тоже грозно витала близкая смерть…

Но как быть дальше? Вот тебе и решимость не даваться в руки живым… Так что же — вынуть пистолет и начать стрелять? Немца за столом — уложит, это точно. Может, застрелит еще одного-двух. Но уйти не сможет. Силой отсюда не вырвешься. Срежут из автомата, да и всех остальных перебьют. Нет, это не годится. Весь город будет говорить: из-за одного дурака столько народу погибло. Ни мать, ни сестры в глаза людям смотреть не смогут.

Что же остается?

Документы в порядке. Все нужные печати в паспорте стоят. Взяли на улице, во двор зайти не успел. Дальше: как оказался здесь? Куда и откуда шел? Шел домой, в Исары. Из города. Болтался в городе, надеялся что-нибудь подработать…

А что — вроде клеится одно к одному. Значит, положимся на свою удачливость. Недаром же Ходыкяна считают везунчиком. А пока надо избавиться от оружия и карты.

Исподтишка следя за немцем, не делая ни одного резкого движения, Лёнчик вынул из кармана пистолет, пряча его в рукаве. Потом наклонился, будто завязать шнурок ботинка, и положил пистолет под диван. Уже выпрямившись, затолкнул ногой поглубже.

Как хорошо, что он сел на дальний от немца край дивана!

Поерзав на своем месте, придвинулся к спинке, прислонился. Между спинкой и сиденьем была щель — он опустил в нее обе обоймы. Труднее всего оказалось избавиться от карты — она лежала во внутреннем кармане, — но в конце концов отправил под диван и ее.

Чтобы не тянуть, сразу скажу: для Ходыкяна и остальных задержанных эта история кончилась благополучно. По-видимому, фашисты устроили ловушку, надеясь, что к Мицко явится кто-либо из тех, кого им не удалось схватить сразу. Наверное, рассчитывали, что, заметавшись, подпольщики ринутся к своему вожаку. Они искали совершенно определенных людей из жителей Аутки. Но эти люди были уже в лесу.

Проверив документы и обыскав задержанных, их отпустили. Что же касается арестованных в первый день, то погибли трое: Антон Мицко, Сергей Донец, Митрофан Клименко. Когда после освобождения Ялты были вскрыты могилы казненных, их тела опознали с трудом: выколоты глаза, отрезаны носы и уши, вывернуты в суставах и связаны сзади проволокой руки… Однако подпольщики никого не назвали — больше арестов не было. А знали они многих, особенно Антон.

ГЛАВА 26

Дети играли. Игра была тихой, потому хотя бы, что не было сил для шумных, быстрых игр, для беготни и крика, в которых дети находят разрядку. Сил не было, но оставалась потребность в игре, и они возились на размытой дождями и талыми водами куче песка.

Вокруг были заросли одичавшего за три военных лета кустарника, буйно поднявшегося бурьяна. Природа, великий врачеватель Земли, сразу почувствовала отступление человека и взялась за свое дело. Она протянула щупальца и к полуразрушенному школьному зданию, которое высилось неподалеку. В трещинах каменных стен появились зеленые былинки. Дай им срок, и, присосавшись к этому камню, они обволокут, затянут, укроют его, растворят, переварят в корнях и листьях бумагу, дерево, железо, гипс лепных украшений, оставив грядущим векам под слоем земли (под «культурным слоем», как говорят археологи) следы пожара, битое стекло и фаянс мест общего пользования…

Весь этот район располагался на склоне горы. Как почти повсюду в Ялте, дома, дворы, огражденные подпорными стенами улицы перемежались садами, парками, а то и просто зарослями, полузаброшенными рощицами, в которых рядом уживались инжир, алыча, маслина, лавр, кипарис, жимолость и еще что-нибудь. Здесь рядом тоже был парк, куда ребята совершали вылазки — зимой в надежде убить черного дрозда и сварить из него суп (это так ни разу и не удалось, хотя черные дрозды с наступлением холодов перекочевывали вниз, поближе к теплому морю, во множестве), летом в поисках плодов.

Но сейчас дети играли неподалеку от дома.

У оккупации было много примет и одна из них — тишина. Кладбищенская тишина. В обычно шумной и многоголосой Ялте она казалась пронзительной. Жизнь будто вытекла из города.

Раньше раздражали курзал, танцплощадки, летние кинотеатры, ресторанные оркестры, рев и дребезжанье автомобилей, радиола на турбазе, полночные песни загулявших курортников, гомон набережной. Раздражали и мешали жить. Но вот наступила мертвая тишина. Мертвая — этим сказано все. Жить стало невозможно.

Раньше, услышав крик, можно было и не обратить на него внимания. Мало ли отчего кричат люди! От радости, по глупости… Может, человек увидел друга, которого не встречал сто лет, а может, хлебнул лишнего и решил исполнить арию. Крик мог разве что удивить.

В этой же тишине он пугал, заставлял насторожиться и сжаться. Наверное, и поэтому дети играли тихо.

Но вот наверху послышались крики, треск сучьев. Ребята замерли. Кричать, вести себя бесцеремонно могли только немцы, румыны да полицаи.