Три ялтинских зимы(Повесть)

— …Создаем Ялтинский партизанский отряд… — Казанцев умел придать торжественность самым простым словам. И добавил в ответ на невысказанный пока вопрос: — Вы остаетесь здесь, — вспомнил, как видно, разговор с Трофимовым и повторил с прежней мимолетной усмешкой, выделяя первую букву: — Здесь. Сам говорил: глаза и уши… А старый прав: нужна основательность и серьезность. На сколько идем — никто не знает. Ждите человека на связь. Пароль и предупредительные знаки оставим пока прежние. Переночевать у вас найдется где?

— Устроим, Андрей Игнатьич…

— Не о себе хлопочу. Может, придется кого-нибудь прятать.

— Устроим. Есть тайник. Там и двоих можно поместить.

— Ну, тогда все, Андриан Иванович.

Так вот, значит, зачем приходил Игнатьич! А ты думал — лясы поточить? Вот почему и от встречи с Трофимовым — человеком ему неизвестным — не уклонился, хотя таких заранее не обдуманных встреч не любил. Потому и разговор о газете принял, хотя с самим Чистовым никогда о ней не говорил — «Крымская правда» возникала в их разговорах как некая существующая сама по себе данность. Откуда она берется и кем делается, обсуждению не подлежало. А теперь можно: Казанцев-«Южный» отныне не ялтинский, а лесной житель!

Уходят. Опять уходят. Но на этот раз, чтобы наверняка вернуться. И на этот раз Андриан Чистов остается не один. Вернее, даже так: на сей раз он не оставлен один на один с неизвестностью. Если и случится что, а случиться может самое страшное, память о нем не канет. Будет кому вспомнить и напомнить об Андриане Чистове.

Вот ведь как устроен человек. Что, казалось бы, ему до того, что будет после его смерти? Нет, не безразлично!

Поднялись. Глянули за окно. Темнело. Теплый, все еще летний ветер не зло трепал куст лавра во дворе. Чистов, несмотря на свои сорок с лишним лет, человек чувствительный в общении с друзьями, растрогался перед расставанием. Увидимся ли? Это был не праздный вопрос… А если увидимся, то когда и какими найдем друг друга?

Хотел бы спросить: «Куда же теперь, Игнатьич?» Но не спросил, потому что не положено об этом спрашивать.

А Казанцева уже ждали на дальней по тем временам городской окраине, в двухэтажном, окруженном зарослями доме. Дом стоял на отшибе неподалеку от леса, и рядом была крутая, густо поросшая колючим кустарником балка. Здесь, в комнатке первого этажа, жила семья Саши Пересыпкина — того самого, с которым познакомиться довелось в «Картофельном городке».

…Я был недавно в этом доме, в этой комнате, и Полина Евграфовна — Сашина мама — рассказывала о жизни, угощала нас чаем, поглядывая на правнуков, которые играли рядом.

Привыкнуть к этому все-таки невозможно! Сами мы стали отцами, дедами, даже самая младшая Сашина сестренка, которая была во время войны совсем малышкой, уже взрослая женщина, а многие сверстники наши так и остались молодыми. Тот же Саша.

Тогда, в сорок третьем, они еще ждали отца, не зная, что как раз в то лето он пал смертью храбрых на Курской дуге. Они, как могли, приближали освобождение, не зная, что в сорок пятом сам Саша, «верный воинской присяге, проявив храбрость и мужество», тоже погибнет и будет «похоронен с отдачей воинских почестей в городе Ландсберг, Германия»…

Трагическая и прекрасная семья. А сколько их! Рядом была другая, такая же. Только и разницы, что у Пересыпкиных две дочки и парень, а там два парня и дочь. Но эти были вовсе круглыми сиротами: погибли и отец и мать.

Надо же! После войны породнились семьи, и вот бегают рядом с Полиной Евграфовной правнук и правнучка.

Кто знает, как сложилась бы его жизнь, останься Саша Пересыпкин в живых, но тогда он был опорой и главой семьи. То есть считалось, что все решает мать, ей — полное уважение, ее слово — закон, но сама она поступала так, как находил нужным Саша. Только Полина Евграфовна знает, чего ей это стоило. Парню- то было всего девятнадцать лет.

У оврага стоял почти не видный со стороны из-за густой зелени сарайчик. Саша сколотил его из горбылей и разнокалиберных досок. Сделал так, что можно было выскользнуть через заднюю стенку, к которой вплотную подступали кусты. Нередко спал там. Теперь поместил здесь Казанцева. Привел к сарайчику мать, сказал негромко:

— Там человек. Поживет у нас. Никто не должен его видеть. И ты тоже. Незачем. Еду будешь подавать через эту дыру, — показал, как отодвинуть доску.

Казанцев все слышал и дивился парню, хотя сам же и потребовал строжайшей конспирации. Жесткий паренек.

Сложность заключалась в том, что неизвестно было, как долго придется жить в этом сарайчике. Казанцев ждал возвращения из леса Гузенко. Удастся ли ему найти партизан? От этого зависели дальнейшие планы. Конечно, лучше бы найти людей, связанных с Большой землей…