Три ялтинских зимы(Повесть)

А если лампы заметят в мусоре? Перетрясут весь дом, душу из каждого вынут. Страшно подумать, чем может кончиться!

Говорить все это. Чистов не стал, но выросшая на отцовских руках девочка почувствовала неладное. Выходит, нельзя было эти лампы выбрасывать и нельзя, чтобы они оставались там… Значит, нужно еще раз проявить быстроту и находчивость… Взяв ведро, Вера опять кинулась во двор.

Повезло и на этот раз. Кучка мусора оставалась нетронутой. Быстро разгребла, отбросила в сторону старое тряпье, положила в ведро лампы (одна оказалась разбитой, но она и ее забрала), прикрыла их сверху, поднялась, чтобы оглядеться последний раз, и обмерла: с балкона второго этажа за нею внимательно наблюдал недавно поселившийся в их доме, в квартире своих знакомых, старик Трофимов.

Тут было чего встревожиться, и Чистов был встревожен. Старался не показать беспокойства перед дочкой и матерью, даже занялся принесенными в ремонт часами, но чувствовал себя скверно.

Не нравился ему этот старик. С первой встречи не понравился. Но тогда это было беспричинно (решил: надо держаться от него подальше), а сейчас и причина появилась.

Не поленился старый, сошел вниз, заглянул в ведро, посочувствовал: «Значит, разбилась одна? Жаль, жаль. Теперь это большая редкость…»

Зачем ему это нужно было? Что хотел этим сказать?

А старик добавил еще: «Скажи отцу, что не надо лазить по чердакам…» Говоря это, Вера смотрела на отца вопросительно, ожидая объяснений, а он хмурился и молчал.

Старый хрыч имел в виду, конечно, чердак соседней школы, зиявшей выбитыми окнами и сорванными дверями. Андриан Иванович действительно несколько раз побывал там, присматривая место для тайника (он скоро мог понадобиться) и для встреч с людьми, которым лучше в мастерской не появляться. Но как старик это заметил? Чистов был осторожен и осмотрителен…

Да кто он такой, этот неожиданно ставший на его пути старик? Чего сует свой нос, куда не нужно?

…Да, с той поры минула треть века. Верочка сейчас в том возрасте, в каком был тогда отец. У нее трое детей, и девочки, как некогда она сама, мечтают о балете. (Удивительная, радостная и, к счастью, неистребимая человеческая черта, эти детские мечтания. Вокруг могут царить бедность, голод, насилие, неподалеку грохочет канонада, а худенькая девочка отводит ножку, тянет носочек, гордо, с отрешенным видом поворачивает головку и мнит себя прекрасной…)

— Значит, встревожился Андриан Иванович? Я спрашиваю о нем, как о знакомом, и кажется иногда, что на самом деле знал его, встречал, да вот не случилось ни разу посидеть спокойно, поговорить о жизни. Мы разминулись с ним во времени всего на какие-нибудь полгода…

— Чем же так не понравился ему этот Трофимов?

— А он и выглядел необычно. Старый уже, небольшой, щупленький, лысый, а ходит в коротких штанишках. Тогда это у нас непривычно было, шорты взрослые не носили. И всегда в тюбетейке — летом и зимой. А первое знакомство было таким. Трофимов пришел к папе и попросил посмотреть часы, с которыми его жена нечаянно искупалась в море. Тут сами судите: немцы в Ялте, несчастье кругом, а они на пляж ходят. И потом часы, скажу вам, были удивительные. Папа говорил: корпус из платины, усыпанный бриллиантами. Папа никогда не видел таких. Побоялся оставлять у себя. Механизм вынул, а остальное., говорит, возьмите с собой, негде мне драгоценности хранить, особенно в такое время. А жена Трофимова была моложе его лет на тридцать. Тоже все удивлялись, поговаривали: богатством своим купил…

Словом, Трофимов казался, по-видимому, одним из бывших, как тогда говорили, одним из недобитых буржуев, которые с приходом немцев воспряли и вылезли из нор. Рабоче-крестьянская натура красноармейца времен гражданской войны Андриана Чистова клокотала при самом их виде. И вот такой человек, поджарый, быстрый, цепкий глазами (о нём еще поговаривали, что в прошлом — казачий офицер), засекает тебя на чем-то смертельно опасном!.. Есть от чего встревожиться.

Еще когда Трофимовы перебирались, соседи обратили внимание на множество ящиков и узлов, которые они везли и тащили со старой квартиры. Вот барахольщики! В такое-то время!

Время было страшным. Оно и сейчас вопиет разверстыми ртами архивных папок.

7 января 1942 года. На набережной повешена семья Горемыкиных — Гавриил Иванович, Елизавета Федоровна и их дочь Лида. На груди у каждого была табличка — «За связь с партизанами».

24 февраля 1942 года. На массандровской свалке расстреляна Надя Лисанова. На набережной повешены Владимир Пискунов, Михаил Долгополов, Леонид Финошин и Леонид Едыгаров.

Март 1942 года. В Алупке, на площади, повешены братья Александр и Владимир Гавырины. В Симеизе расстреляны Лина Гавырина и Павел Асаулюк. В Ялте, на массандровской свалке, расстреляна Люся Кузерина…

Страшное, лютое время. Пожалуй, не с чем и сравнивать. А кто-то — просто не верится! — возится со своим барахлом.