Три ялтинских зимы(Повесть)

Провел небольшую разведку и увидел, как много старых листьев уже осыпалось. У нас, в Ялте, на каждом шагу вечнозеленые: лавр, мушмула, магнолии, кедры, кипарисы, буксус, каменный дуб, лавровишня, пальмы… (Кстати, все завезены к нам издалека). Как жизнь, они вечно зелены, но беспрерывно идет обновление, незаметно отпадает отжившее, а на ветках набухают новые почки. Оказалось, что осталось не так уж много людей, которых можно расспросить о деталях, подробностях такого еще недалекого прошлого, а скоро их и вовсе не будет. Стало отчетливо ясно: те беглые наброски, намеки, зацепки, которые я еще могу понять, кому-то следующему после меня могут оказаться недоступны. Значит, надо браться за дело, даже если оно потребует отодвинуть на время собственные планы.

Нет, экзотика не по мне, хотя, как видно, именно экзотическая сторона жизни Трофимова особенно привлекала к нему внимание. Об этом надо, конечно, рассказать, но без нажима, ибо «сам я в Эфиопии не был и, наверное, уже не смогу побывать». Так писал Александру Ивановичу Анушкину один из его корреспондентов, автор многих публикаций по Эфиопии. С подкупающим простодушием он признавался: «Писал по литературе и источникам…» Я буду еще скромнее, просто перескажу кое-что.

Однако большая часть жизни Трофимова прошла в России и была не менее интересной. Вот тут-то и карты в руки.

Тот же корреспондент писал: «К сожалению, о Трофимове я ничего, кроме Ваших сведений, не имею». А я имею и еще буду иметь. Для пробы подергал несколько ниточек, и отозвалось. Взять хотя бы этот важный факт: Трофимов жил в том же доме, где находилась явочная квартира Чистова. Могло ли это хоть как-то не повлиять на его судьбу? Вот с этого, может быть, и начнем.

С этого, как вы уже знаете, я и начал.

ГЛАВА 3

— Неужели это из одного бивня? — не переставала восхищаться Антонина Кузьминична, держа в руках изящнейшую безделушку, изготовленную чукотскими косторезами. Изображалась собачья упряжка с нартами и сидящим на них охотником.

— Из одного, — подтвердил Михаил Васильевич. — Только не бивня, а клыка. Из мамонтовых бивней тоже делают, но это редкость. Чаще режут из моржовых клыков.

— Такой огромный клык? Зачем он моржу?

— На этот счет говорят разное… — пожал плечами Трофимов, но Антонину Кузьминичну интересовало уже другое:

— А вы что — сами были на севере? Это она заметила пластинку с поздравлениями по поводу дня рождения от экипажа китобойной базы «Алеут».

— Почему же сам? Вместе с Елизаветой Максимовной…

…Антонина Кузьминична Мохначева стала при немцах главным врачом районной управы. Это могло говорить о многом, и понимать это можно было по-разному, но лучше держаться от нее подальше. Так решила Елизавета Максимовна еще в самом начале и придерживалась этой линии. Даже когда у Михаила Васильевича прихватило как-то сердце, не пошла к жившей по соседству докторше, не стала одолжаться. Правда, приступ был короткий и несильный, кроме капель, ничего больше и не потребовалось, но все равно случай запомнила: вот-де, даже когда надо было, не позвала. А теперь Мохначева сама вдруг пришла без всякой видимой причины. «На огонек», как объяснила. Хотя какой уж тут огонек — на столе тускло мигала коптилка.

Странно это было. Не такое нынче время, чтобы расхаживать по гостям.

Визит был тем более некстати, что у Трофимовых в это время то ли просто жила (так говорили они сами), то ли пряталась (что было вернее) Наташа. Когда послышался неожиданный стук в дверь, пришлось отправить девочку в другую комнату, а там стоял собачий холод, и Наташа раскашлялась. Сейчас ее надрывный кашель долетал даже сюда, все его слышали и делали вид, что не слышат.

Девочка и без того тяжко больна — не хватало еще подцепить воспаление легких… Закипая раздражением, Елизавета Максимовна понимала, что показать его никак нельзя. Она ждала вопроса о том, кто это так мучительно кашляет (вполне естественный для врача вопрос), и не могла решить, что ответит.

А Мохначева продолжала свое:

— Красивая вещица. А для наших освободителей— солдат фюрера еще и необычная. Они любят такие сувениры. Вы не боитесь, что кто-нибудь из них заставит вас ее презентовать? Я, например, все, что было в доме ценного, спрятала. Зачем искушать?.. Михаил Васильевич промолчал, а Лиза посмотрела на него, будто говоря: вот видишь. Она не раз твердила ему то же самое. Коптилка мигала, Наташа кашляла, за окном штормовой ветер гремел листом железа, наводя на мысль о том, как быстро все в окружающем мире разлаживается и паршивеет, лишившись поддержки заботливых человеческих рук, — зарастают сорняками поля, покрываются выбоинами дороги, ржой машины, плесенью стены… Странно она, однако, говорит, эта Мохначева. Об «освободителях — солдатах фюрера» явно не без иронии…

— А я, собственно, к вам, Елизавета Максимовна. Хочу посекретничать, если муж не возражает.

Трофимов поднялся было, чтобы выйти, но Мохначева остановила: