Три гроба

— Вопрос казался невинным, и она на него ответила. Понимаете, если бы он купил эту фигурку в американской лавке… Я побывал в Венгрии, Хэдли, когда был молод и только что прочитал «Дракулу».[19] Трансильвания была единственной европейской страной, где разводили буйволов[20] — их использовали как волов. В Венгрии соседствовали разные религии, но Трансильвания была унитарианской. Я спросил мадам Эрнестину о ее вероисповедании — оно оказалось соответствующим. Тогда я бросил гранату. Если связь Гримо с соляными копями была абсолютно невинной, это бы не имело значения. Но я назван единственную тюрьму в Трансильвании, где заключенных использовали для работ на этих копях. Я упомянул Зибентюрмен — по-немецки «Семь башен», — даже не сказав, что это тюрьма. Это почти доконало ее. Теперь вы, вероятно, понимаете мое замечание о семи башнях и стране, которая ныне не существует. Ради бога, пусть кто-нибудь даст мне спички!

— Они уже у вас.

Пройдя по коридору, Хэдли взял сигару у благодушно улыбающегося доктора Фелла и пробормотал:

— Да, это кажется достаточно логичным. Ваш выстрел наугад насчет тюрьмы сработал. Но ваше предположение, что эти трое — братья, всего лишь догадка. Думаю, это самая слабая часть вашей теории.

— Согласен. И что тогда?

— Только то, что это ключевой момент. Предположим, Гримо не имел в виду, что его застрелил человек по имени Хорват, а просто упоминал о себе в какой-то связи? В таком случае убийцей может быть кто угодно. Но если три брата в самом деле существуют, и он подразумевал именно это, то все упрощается. Мы возвращаемся к тому, что в Гримо стрелял Пьер Флей или его брат, и в любое время можем прищучить того и другого…

— А вы уверены, что узнаете брата, если встретите его? — задумчиво промолвил доктор.

— О чем вы?

— Я думал о Гримо. Он безупречно говорил по-английски и легко сходил за француза. Я не сомневаюсь, что он учился в Париже, и что мадам Дюмон изготовляла костюмы в оперном театре. Как бы то ни было, он околачивался в Блумсбери почти тридцать лет, ворчливый, добродушный, безобидный, со своей стриженой бородой и в квадратном котелке, сдерживая свирепый нрав и мирно читая публичные лекции. Никто никогда не видел в нем дьявола — хотя подозреваю, что он был коварным и ловким дьяволом. Он мог побриться, надеть твидовый костюм и выглядеть британским сквайром или кем угодно… Но меня интригует третий брат. Что, если он находится среди нас, скрываясь под какой-то личиной, и никто не догадывается, кто он в действительности?

— Вполне возможно. Но мы ничего о нем не знаем.

Доктор Фелл, пытающийся зажечь сигару, внимательно посмотрел на него.

— Это меня и беспокоит, Хэдли. — Он задул спичку и глубоко затянулся. — У нас имеются два теоретических брата, которые приняли французские имена: Шарль и Пьер. Есть и гипотетический третий брат. Для ясности будем называть его Анри…

— Надеюсь, вы не собираетесь утверждать, что знаете кое-что и о нем?

— Совсем наоборот, — отозвался доктор Фелл. — Я собираюсь подчеркнуть то, как мало мы о нем знаем. Нам известно о Шарле и Пьере, но у нас нет ни кусочка информации об Анри, хотя Пьер вроде бы постоянно упоминал его и использовал как угрозу. «У меня есть брат, чьи возможности куда шире и который очень опасен для вас. Мне не нужна ваша жизнь, а ему нужна… Я тоже подвергаю себя опасности, имея дело с моим братом». И так далее. Но в тумане не видно ни одной тени — человека или призрака. Это беспокоит меня, сынок. Я постоянно ощущаю его присутствие за кулисами — мне кажется, он держит все под контролем, используя в своих интересах бедного полубезумного Пьера и, вероятно, будучи таким же опасным для него, как для Шарля. Не могу избавиться от ощущения, что именно Анри поставил сцену в «Уорикской таверне», что он где-то рядом и наблюдает, что… — Доктор огляделся вокруг, словно ожидая увидеть кого-то в пустом холле. — Знаете, я надеюсь, что ваш констебль найдет Пьера и задержит его. Если он перестал быть полезным для Анри…

Хэдли закусил кончик уса.

— Да, — кивнул он, — но давайте придерживаться фактов. Предупреждаю, что раскопать их будет нелегко. Вечером я телеграфирую в румынскую полицию. Но если Трансильвания была аннексирована, в результате неразберихи могло погибнуть множество официальных документов. Ладно, займемся Мэнгеном и дочерью Гримо. Кстати, я не вполне удовлетворен их поведением…

— Почему?

— Я имею в виду, если считать, что мадам Дюмон говорит правду, — уточнил Хэдли. — Кажется, вы так считаете. Но ведь, как я слышал, Мэнген присутствовал здесь вечером по требованию Гримо, на случай прихода посетителя. Если так, то он оказался ручным сторожевым псом. Мэнген сидел в гостиной около парадной двери. В дверь звонят — если мадам Дюмон не лжет, — и входит таинственный визитер. Однако все это время Мэнген не проявляет никакого любопытства — он сидит в комнате за закрытой дверью, не обращая внимания на посетителя, поднимает тревогу, только услышав выстрел, и внезапно обнаруживает, что дверь заперта. По-вашему, это логично?