Три года на планете Марс

— Изумительно! Невероятно прекрасно! Ради одного этого стоило предпринять путешествие! Безподобная картина! Луна! Луна! — безсвязно вырывалось из уст зрителей. Непосредственно под ними, ярко освещенныя солнцем, показались огромныя, часто растрескавшияся, дико скученныя, дерзко стремящияся вверх горы, отбрасывающия тени удивительной, неизвестной ученым дотоле резкости. Между ними зияли глубокия, доходящия до нескольких тысяч метров, пропасти и неисчислимое количество потухших кратеров втиснулось между пропастями и отвесными стенами скал. Довольно ровныя местности опять-таки были окружены валоподобными кольцами прежних огромных вулканов. Удивительное освещение с его необычайными теневыми картинами, вообще все впечатление было так своеобразно и так радикально отличалось от всего, виденнаго учеными на Земле, что они совершенно не были в состоянии сравнить одно с другим.

Куда бы они ни направили свои взгляды, нигде, положительно нигде, не могли они найти ни малейших следов какой-нибудь растительности или воды. Ни озера, ни потока, ни волнующегося океана, ни зеленеющаго дерна, куста или дерева, ничего, ровно ничего не было видно. Немая, поразительная картина смертнаго оцепенения, которая раскрылась здесь перед путешественниками, не преминула оказать своего действия на них. За первым мгновением шумнаго восхищения быстро последовало глубокое молчание и серьезность, которую пробуждает в каждом мыслящем и чувствующем человеке смерть. Лишь короткое время можно было предаваться наблюдениям за той частью Луны, которая была видна из гондолы.

Снова привели в действие электрическую силу; крылья винтов завертелись, и „Мировой Пловец“ стал удаляться с все возрастающей скоростью от мертвой дочери живой матери Земли.

Уже давно гондолу окутала темная ночь, и страшный холод мирового пространства царил вокруг шара. Несмотря на герметические затворы и густые слои мехов, которыми была обита гондола, путешественники только благодаря электрическому освещению и отоплению могли защититься от холода.

Так проходил день за днем. На смену первой недели пришла вторая, затем третья и четвертая, а полет „Мирового Пловца“ все еще не приходил к концу.

Однажды, — это произошло на четвертой неделе пути, — тишина, царившая внутри гондолы, начала прерываться каким-то своеобразным шумом.

— Что случилось? — спрашивали с удивлением ученые у профессора Штиллера.

— Не могу себе объяснить, — ответил тот. — Ни наши часы, ни измеритель быстроты не могут быть причиной этого страннаго шороха. Известно, что мировой эфир не передает звуковых волн.

В гондоле шипело и трещало точно в часовом магазине. Казалось, будто пустили в ход сотни будильников.

— Да ведь это положительно адский шум, от котораго можно потерять слух и разсудок! — в ярости заревел профессор Тудиум. Но общий оглушительный шум совершенно заглушил его голос.

В эту секунду семь пассажиров гондолы были испуганы внезапным светом, похожим на вспышку огня.

Благодаря шуму, было совершенно невозможно понять друг друга. Путешественники невольно закрыли глаза от сверкающего, режущаго, проникающаго в окна света. Каждая попытка снова открыть их сопровождалась нестерпимой болью. В эту критическую минуту профессор Дубельмейер, к счастию, вспомнил о своих очках для путешествия по глетчерам, которые он, в качестве страстнаго любителя гор, постоянно носил при себе во время каникул и которые он должен был захватить с собою тщательно упакованными в футляр и засунутыми в один из его многочисленных карманов. Осторожно принялся он снаружи ощупывать свой сюртук. Так и есть, в правом верхнем боковом кармане своего сюртука, он нащупал какой-то продолговатый предмет. Благодарение Небу, это были его очки! Наконец-то ему удалось укрепить их у себя на носу. Защитившись темными стеклами, оп наконец получил возможность открыть глаза. Прежде всего он окинул взглядом всю внутреннюю часть гондолы. Его товарищи лежали словно онемевшие, с закрытыми глазами. Выражение их лиц носило печать покорности непреодолимой судьбе.

С дрожащими коленями и бьющимся сердцем, профессор Дубельмейер прежде всего подполз к ближайшему слюдяному окну. Оп хотел попытаться опустить приделанный к нему подвижной ставень, о котором, обезумев от необычайнаго шума, никто и не подумал. При этом он осторожно выглянул в неизмеримое мировое пространство. Какое величественное зрелище представилось ему! От восторга и волнения он забыл про ставень. Все его мысли и чувства были всецело поглощены дивным явлением природы, развертывающимся там, за окном.