Три девицы под окном

Он способен был молчать целыми днями, обдумывая очередной номер для своего шоу и чертя карандашиком какие-то непонятные схемы в блокноте, а затем перенося все эти схемы в компьютер. За весь день Князев мог не обменяться с Асей и парой предложений. Её же страшно бесила эта угрюмость. В силу характера Асе требовался постоянный праздник, движуха и радостная суета.

Она быстро заскучала, проводя вечера в компании молчуна-мужа, и решила время от времени устраивать дома «приёмы» – так, ничего особенного, выпивка и лёгкая закуска плюс хорошая компания приятных ей людей. К тому периоду они уже немного облагородили жилище, сменили мебель на более современную и модную, избавились от кучи ненужного хлама, рассованного по шкафам и кладовкам, который остался ещё от прежних жильцов – в общем, не стыдно было приводить гостей.

Однажды Князев вернулся после выступления и обнаружил, что их дом полон народу. Ася летала из комнаты в кухню, изобретая всё новые и новые угощения и диковинные коктейли. Видно было, что она получает от организованной ею вечеринки колоссальное удовольствие. Ася поцеловала мужа в щёку, немного виновато улыбаясь, и объяснила, что коллеги пришли её навестить.

Князев проявил себя просто душкой. Он приветливо поздоровался с гостями, а затем весь вечер активно помогал жене разносить напитки и с терпеливой улыбкой отвечал на глупые вопросы относительно секретов своих фокусов. Но после того, как все расползлись (уже практически под утро), он мягко попросил Асю впредь избавить его от подобных массовых и шумных мероприятий, либо проводить их строго в то время, когда его нет дома, чтобы гости успели убраться до его возвращения.

Она тогда решила обидеться. Надулась, всплакнула, уползла в самый дальний угол кровати и забилась в него, демонстративно повернувшись к мужу задом. Время от времени она жалобно, как ребёнок, всхлипывала и прерывисто вздыхала.

Князь, конечно же, не мог вынести её слёз. Он присел на кровать, дотянулся до Асиного скорбно закаменевшего плеча, с силой развернул её и притянул к себе.

– Ну, пойми ты! – сказал он с болью, обнимая жену и поглаживая её по волосам. – Я не могу так. Мне всё эти люди – лишние, чужие. Я чувствую себя голым в толпе, честное слово – хочется просто забиться под стол и кусаться, если кто-то попытается протянуть туда руку…

Ася сладко разрыдалась ему в рубашку.

– Мне здесь так грустно, – запричитала она, – так одиноко… Так давит этот чужой и мрачный город…

Он ещё крепче прижал её к себе.

– Я соскучилась по маме с папой… – продолжала рыдать она, – и по Москвеее…

– Так поезжай в Москву на выходные, если хочешь, – предложил он. – Я же тебя не держу.

Она подняла на него свои зарёванные, покрасневшие, но всё равно такие прекрасные глаза.

– А ты правда не обидишься?

– Ну конечно же, нет, – он с облегчением рассмеялся. – Я ведь понимаю, что ты скучаешь. К тому же, у тебя там подруга, – сказал он, имея в виду Нельку.

Из всех знакомых своей жены он искренне симпатизировал только Рите с Нелькой. Но последняя, к сожалению, ни разу не появилась в Питере после того, как Ася вышла замуж.

– Я же предупреждал тебя перед свадьбой, – тихо и виновато произнёс он, целуя её в макушку, – что у меня будет очень много работы, что я постоянно буду занят… Я, конечно, понимаю, что тебе тоскливо, хочется развеяться. Поезжай в Москву, – повторил он, – я уверен, эта короткая смена обстановки пойдёт тебе на пользу.

Ася стала ездить в столицу практически каждые выходные. Только здесь она чувствовала себя по-настоящему дома. Питер так и не стал для неё родным. Да, конечно, её место было там, где муж… но назвать «домом» их коммуналку у неё до сих пор язык не поворачивался. Дом был там, где родители… И её старый двор, на одну половину пронизанный солнцем, а на другую – затенённый кронами гигантских тополей; двор, который в июне покрывался толстым слоем снежно-белого пуха… И знакомые до каждого камушка, избеганные с детства вдоль и поперёк тропинки…

Даже в Асиной комнате всё осталось так, как раньше. Родители не стали здесь ничего менять и убирать. Она долго сидела на коленях возле письменного стола, выдвигая его ящики один за другим, перечитывая свои старые дневники и письма, а также наивные попытки писательствования – наброски повестей и романов в толстых тетрадках. Она листала анкеты и песенники, перебирала вырезки из газет и журналов, посвящённые Дэвиду Копперфильду, смеялась, хмурилась и даже плакала…