Три черепахи

Из анкеты явствовало, что гражданин Казалинский 1928 года рождения, беспартийный, образование — семь классов, трудовой стаж с 1945 года — всю жизнь работал, имея дело с материальными ценностями. Он начинал учеником в мясном магазине и дослужился до поста директора овощного магазина. Под судом не был, но под следствием состоял. В трудовой книжке, где значилось, что он был уволен с должности директора по статье Кодекса законов о труде, записано, что ему отказано в праве занимать в торговых организациях должности, связанные с материальной ответственностью. В тот год Казалинский сменил специализацию и стал работать на различных складах и базах. А восемь лет назад сменил и место жительства и приехал сюда, в родной город Журавлева. На центральной базе он за это время прошел путь от кладовщика до директора. Журавлева вовсе не интересовало сейчас, кто его продвигал, хотя в делах подобного рода знать это бывает небесполезно. Существенное состояло в том, чтобы точно установить характер субординации в связке Перфильев — Короткой — Казалннский. Это Журавлев считал чем-то вроде мерительного инструмента, с помощью которого можно выверить версию о покушении Казалинского на жизнь Короткова и в конце концов определить меру вины каждого. Чисто технической, если так можно выразиться, стороной деятельности преступной группы занимался Ковалев, и он быстро продвигался к окончанию. Журавлев должен был не отстать, поэтому он отказался от своего первоначального намерения отложить на несколько дней допросы Короткова, который лежал теперь в изоляторе для подследственных. Журавлев хотел дать ему как следует оправиться после аварии, но врач объяснил, что Короткова, если бы не переломы, хоть сию минуту можно зачислять в авиацию, так что никакими допросами ему не повредишь. Журавлев захватил кассетный магнитофон и отправился в изолятор. Кроме магнитофона, у него был небольшой чемоданчик, а в чемоданчике в числе других бумаг имелся один документ. Когда Короткова брали под стражу и переводили в изолятор, среди его вещей обнаружили старый, наверняка военных времен, кожаный кисет, пузатенький и неимоверно тяжелый, набитый под горло, перетянутое шелковым шнурком. В нем оказались перстни, брошки, серьги, браслеты и золотые десятирублевики царских времен. Опись содержимого кисета, лежавшая в чемоданчике, была важным документом. Он предвидел, что, несмотря на пренебрежительное к нему отношение, Коротков обрадуется его появлению, и не ошибся. Все подследственные стремятся к какой-то определенности и трудно переносят медленное течение следствия. Коротков не составлял исключения. Войдя в палату, Журавлев взял из-за стола стул, поближе подвинул его к кровати и спросил о самочувствии. Коротков не жаловался. Журавлев объяснил, что хочет записать допрос на магнитную ленту, но, может быть, лучше сначала просто поговорить откровенно? — Можно и поговорить, — охотно согласился Коротков. Журавлев поставил магнитофон на стол, не включив его, заложил руки за спину и прошелся вдоль кровати взад-вперед. — Вы, Коротков, при последней нашей встрече сказали инспектору Синельникову, что познакомились сначала с Казалинским, а потом уже с Перфильевым. Обрисуйте, пожалуйста, на какой почве произошло знакомство с Казалинским. Коротков здоровой рукой взъерошил свои и без того спутанные волосы и спросил: — Вы в колхозе «Золотая балка» с Сидоренковым говорили? — Нет, но я знаю, чем он занимается. С ним беседовал работник ОБХСС. — Ну так вот… Сидоренкову надо было десять кубометров стройматериалов достать. Он мне сказал, что директор базы Казалинский в принципе всегда готов это устроить, но он терпеть его не может, Сидоренкова то есть. Не хочет с ним связываться. А я ему неизвестен, со мной он согласится иметь деловые отношения. А я внакладе не останусь. Так говорил мне Сидоренков. — А почему Казалинский не терпел Сидоренкова? — Просто из осторожности. Этот Сидоренков три раза сидел. — За что? — За такие вот штучки. — Но как же вы подошли к Казалинскому?

— У него есть слабость.

— А именно?

— Он любит золотые червонцы царской чеканки.

— Они у вас были?

— Не у меня. У Сидоренкова.

— Такой осторожный человек… — с сомнением сказал Журавлев. — Как же от незнакомого принимать?

— Я сказал, что от Сидоренкова. Как он просил.

— Непонятно. Казалинский же его, как вы говорите, боялся. Не увязывается, знаете ли.

— Все на месте. Клешня не хотел контачить с ним напрямую. А через прокладку не возражал.

— Вы, значит, служили только прокладкой? — Вопрос был не без подвоха, но Журавлев и не скрывал этого, зная, что Коротков тоже все поймет.

— Вы ж предлагали откровенно, а сами ловчите. Яне пешка, — сказал Коротков.

— Я не считаю вас пешкой. Наоборот. — В этих словах Журавлева заключался уже не подвох, а очень опасный для Короткова смысл. И тот опять все оценил.

— Не надо лишнего, — деланно-умоляюще попросил Коротков. — Я получал свою долю, но не надувайте этот шарик так сильно, может лопнуть.