Три черепахи

— Понимаю ваши чувства… Ваш отец, кажется, не очень беспокоился о своем добром имени, но мне не хотелось бы на него покушаться. Вы постарайтесь войти в мое положение. Поверьте, я спрашиваю вас не из праздного любопытства. Существует некая истина, до которой я должен добраться. — Ничего не имею против. — Благодарю вас… Так вот, скажите, пожалуйста, кого отец считал своим лучшим другом? — у него не было друзей отдельно от мамы. — Мы говорим о последних трех годах. С кем он чаще всего встречался? — Откуда мне знать? Гости у нас бывали редко. — А в тот раз, на дне рождения, кто еще был, кроме Славы Короткова? — Не помню. — Но все-таки… Вы так молоды… Неужели память уже отказывает? — Три года прошло… Были какие-то совершенно незнакомые мне люди. — А Слава с кем? — Можете записать — он был ради меня. — Вы же видите — я ничего не записываю. Отец ваш, кажется, испытывал тогда материальные затруднения? — Я всегда говорила, у моей тетушки язык как помело. Ничего не скажешь, героический подвиг — дать родному брату взаймы полтысячи. — У меня не осталось впечатления, что она этим хотела похвалиться. Пушистые ресницы широко распахнулись. — А у вас, товарищ Синельников, нет такого впечатления, что вы копаетесь в старом, грязном белье? — Признаюсь — есть. Но тем не менее… Раз уж мы начали, давайте пройдем до конца… Значит, затруднения были, а к декабрю все наладилось. Вы не интересовались у отца, откуда появились деньги? — Во-первых, я его денег не считала. А во-вторых, к чему вы все это подводите? — Я просто сопоставляю. А когда приблизительно Коротков познакомился с вашим отцом? — Ну… кажется, в тот год, когда умерла мама, они уже были знакомы. — Это понятно, он же был на дне рождения. А что их связывало? Общих интересов как будто никаких. Разница в двадцать два года. — Об этом вам лучше спросить у Короткова. По-моему, отец никогда не придавал значения разнице в возрасте. Во всяком случае, в отношении женщин. — Вы его осуждали? — Ни капельки! — Марию Лунькову знаете? — Это Манюня? Еще бы! Последняя любовь… — Что она собой представляет? — Проходит под глупенькую, а по-моему, прикидывается. Доила его, наверно. — Ну я вас утомил… Еще два-три момента, и пора закругляться… — Ничего. Мне любопытно; меня еще ни разу не допрашивали. — Но это не допрос. Формально допрашивают не совсем так. — Тогда надеюсь, что до формального дело не дойдет. — Я тоже… Скажите, тогда, в прошлую среду, когда случилось несчастье, вы с Коротковым виделись? — Нет. — Зачем же вы говорите неправду? Он был у вас. Могу даже назвать время. В половине первого ночи. Пушистые ресницы сомкнулись, голова поникла, русый локон упал на чистый белый лоб. — Был. Я ошиблась. — Он не сказал вам, что произошло с отцом? — Нет. Он же сам тогда не знал точно. Дал понять, что, возможно, с отцом случилось какое-то несчастье, сказал — он исчез непонятным образом. — А для чего же он к вам приезжал так поздно? Только для намеков? О чем вы говорили? — Наверно, хотел как-то смягчить, подготовить… — Он добрый человек? — Ко мне Слава всегда относился по-товарищески. — Хорошо. Извините за назойливость. Вы ведь должны в четверг ехать со стройотрядом на БАМ? — Должна была… Из-за отца мне разрешили приехать позже… Когда мне будет удобно… — Ну и правильно. Если я вам не надоел, мы еще как-нибудь поговорим. — Пожалуйста.

РАССКАЗЫВАЕТ МАРИЯ ЛУНЬКОВА

Раньше я в судьбу не верила. Мистика — три листика… А тут поверила…

Это прошлым летом было, я уже у Славки работала. Раз вечером бабуся моя в аптеку попросила сходить, раунатин у нее кончился. Ну топаю в дежурную, на угол

Комсомольской и Павловской. А там скверик есть, знаете? Лавочки стоят… Ветрено было, пыльно, в сквере ни собаки, а на одной лавочке под фонарем кто-то сидит.

В шляпе, голова запрокинута. Иду мимо, а он: «Девушка, можно вас на минутку?» Думаю, ханурик какой-то, алкаш, но остановилась. Гляжу — мне в папаши годится, говорю: «Вы, дядя, совесть в чужих очках покупали?» Но вижу: не пьяный. А он: «Если нетрудно — нитроглицерин». Он, видно, в аптеку и шел, да не дошел.