Три черепахи

Имя Чистого ни разу еще не всплывало, но наивно было бы полагать, будто Балакин не подозревает, что оно известно Баскову. Однако Басков не желал первым произносить это имя — опять-таки в надежде, что Балакин в конце концов использует оставляемый ему шанс добровольно помочь следствию и тем облегчить не только душу, но, может быть, и будущую свою участь. Если бы он мог признаться этому старому взломщику сейфов в своей симпатии к нему, вызванной еще рассказом Серегина… Да нет, это было бы уж слишком…

Басков, закрыв сейф, сказал Серегину: — Мне на полчасика отлучиться надо, Анатолий Иванович. А вы тут посидите, потолкуйте. Наверное, есть что вспомнить.

— А вот Брысь скажет опять, что психологию разводим, — какой же разговор?

Балакин промолчал, и Басков у него за спиной, уже от двери, весело подмигнул Серегину.

— Я Марату скажу, пусть чайку принесет.

И он оставил Балакина и Серегина с глазу на глаз.

Глава 10. БРЫСЬ РАССКАЗЫВАЕТ

— Серьга, стал быть, — после долгого молчания сказал Балакин, не глядя на Серегина. — А вот как звать вас — хошь убей… Память отшибло.

— А ты меня и тогда не знал, как звать. Это мы с Эсбэ тебя знали.

Балакин посмотрел на него. — На «ты» хочешь? Не брезгуешь?

— Не надо, Брысь. Старые мы уже.

— Я этому молодке говорил, — Балакин кивнул на дверь, — меня еще комары кусают, значит, нестарый. А вы кто же по чину будете, если не секрет?

— Полковник. — Серегин застегнул запонку на рукаве и пригладил волосы ладонью.

— Далеконько разбежались, — сказал Балакин.

Вид у него был очень усталый, и Серегин считал пошлым продолжать разговор в таком невразумительном духе. Не об этом он думал.

— Знаешь, Брысь, — сказал он, сердясь на себя, — я тебя не допрашиваю. — Он тоже кивнул на дверь. — Этот молодка через меня Шальнева опознал, через твою черепашку… Тебе учесть это надо, а вешать на тебя лишнего никто не станет. Сам навешал… Тебе же край. Помоги — легче будет.

— Легче мне не будет, — с усмешкой сказал Балакин — А вас как все же величать прикажете?

— Еще раз прошу, Брысь, не будь клоуном. Зовут меня Анатолий Иванович.

Балакин упер локти в колени, обхватил голову.

— Записывать будешь?

— Я тебя не допрашиваю. — Ну тогда с чего начнем?

— У тебя же все в одной завязке. Из клубка две нитки торчат. Хочешь — с Эсбэ, хочешь — с кассы. — Серегин помолчал и добавил совсем другим голосом, сам удивляясь своему волнению: — Ты ж смотри, как сошлось… Ты нам с Эсбэ татуировку делал, в Испанию бежали…

— Брось, Серьга. Черепашки — это для ваших… как их называют-то?.. Для романтиков. А я не про то… Серегин чувствовал, что невпопад говорит он с Брысем, и взволновался не к месту, но притворяться не мог. Он сказал: — В общем, учти, я про тебя много знаю. Я, например, с Ольгой Шальневой говорил.

При этих словах Балакин словно окаменел. Серегин заметил лишь, как дернулись его пальцы, зарытые в густые еще, темные с проседью волосы. Потом он распрямился, пристально поглядел в глаза Серегину.

— Давно видел? — Голос у него стал совсем тихий. Серегин прикинул.

— Месяц назад.

— И Эсбэ видел? — Вопрос звучал нащупывающе, в нем крылся второй смысл — о времени и месте. Серегин уловил это и ответил так, чтобы стало ясно и невысказанное: — Там же, где и ты. В больнице.

— Значит, не повидал он Ольгу?

Спросив так, Балакин шагнул сразу через много ступенек, и теперь обоим было понятно, что петлять и хитрить дальше ни к чему. Оставалось одно: вернуться назад и пройти по всей лесенке, не пропуская ни одной ступеньки.

— Не доехал, — сказал Серегин. Балакин зло прищурился.

— Чистый сработал… Слыхал про Чистого?

— Как же.

— Взяли его?

На этот вопрос по правилам отвечать бы не полагалось, но у них шло уже не по правилам.

— Пока не взяли, — сказал Серегин.

— Ну лады, Серьга, колюсь я. Ты прав, тут мне край.

Серегин промолчал. Что ему было говорить? Не спугнуть бы того, что зрело в Балакине.

— Так с чего начнем? — спросил Балакин.

— Давай с совхозной кассы.

— Это, Серьга, ближе к концу… Ты вот про Испанию помнишь, потому как черепашку на руке носишь. Полиняла черепашка, а у меня тут, — Балакин положил ладонь на сердце, — у меня вот тут одна метка сидит, не выцветает, не тушью сделано… Ты женатый?

— Дед уже.

— Вот видишь, а меня если какой молокосос старым хреном любя назовет — и тому рад…

— Ты ж не старый — сам говорил.

— Хорохоримся, Серьга. — И без всякого перехода Балакин спросил охрипшим вдруг голосом: — Тебе Ольга много рассказывала?

— Про тебя разговор был. Как чуть не поженились в пятьдесят седьмом.

— И про китобойную флотилию.

— Говорила.

— И про плен и про десять лет?

— Точно.