Три черепахи

Скоро на первый путь медленно втянулся длинный состав с большим паровозом. Уже смерклось, потому что небо было в тучах, и в этом нам повезло. Быстро перебежали через рельсы, Брысь вспрыгнул на подножку вагона в середине состава, поглядел в тамбур, спокойно открыл ключом дверь и махнул нам рукой. Это был тамбур, где находилась печь. Брысь отпер штопором перочинного ножа висячий замок на двери отопительного отсека, и мы с Эсбэ сели на корточки по бокам от печи, а он нас запер и исчез. По плану Брысь должен нас навещать, а часто или редко — это смотря по обстановке.

Сердчишко у меня билось, как овечий хвост, и у Эсбэ, наверно, тоже. Но мы успокоились, как только поезд тронулся. Летом печку топить не будут, так что потревожить никто не должен. А если и застукают, Брысь сумеет или выручить нас, или вместе с нами отдаться во власть кондукторов, а от них убежать — плевое дело…

Стучали колеса, скрипела холодная печка, звякала в ведре лопата, а паровоз иногда гудел то сердито, то радостно. Мы ехали в Испанию.

Шептаться — ничего не услышишь, говорить громко нельзя. Не помню, долго ли смотрели мы на пролетавшие за темным окном красные искры, но проснулся я, когда окно уже было светлым. Эсбэ, как и я, лежал на оцинкованном грязном полу тесного закутка, свернувшись калачиком, и щека у него была то ли в саже, то ли в угольной пыли. Хотелось пить, но воды мы не взяли, и я снова уснул. Растолкал меня Эсбэ. Поезд стоял на какой-то большой станции.

— Серьга, Серьга! — шептал Эсбэ, и глаза у него были больше медного пятака.

— Я уже не сплю, — откликаюсь. — Что случилось?

— Весь народ из поезда вышел. Мы уже давно стоим.

— Сколько?

— Может, полчаса. А Брысь не идет.

За стенами вагона слышались громкий говор, смех, крики носильщиков. И светло было, как в солнечный день.

Мы не знали, что предпринять, но тут заскрежетал замок на двери, дверь раскрылась на две половинки, и мы увидели Брыся.

— Живо за мной! — скомандовал он. Через минуту мы курили за пакгаузом на солнышке и обсуждали положение. Было девять утра.

— Почему сошли? — спросил Эсбэ недовольно. — Нам ехать еще трое суток.

— По кочану! — мрачно сказал Брысь, но злился он не на нас, а, похоже, на себя. — Или расписание изменили, или путь. Не в тот поезд мы сели, чижики. Это город Горький.

Эсбэ сразу стал спокойный и деловой. Спрашивает у Брыся: — Что будем делать, командир?

— Надо подумать, штурман.

Забыл сказать, Эсбэ в нашей боевой группе значился штурманом, а я вторым пилотом — вроде как в экипаже самолета АНТ-25, на котором летали Чкалов, Байдуков и Беляков. Это придумал Эсбэ. Он говорил: так будет удобно для конспирации, когда начнем действовать в Испании, это собьет с толку кровожадных ищеек генерала Франко. Ищейками назывались, конечно, не собаки, а люди — приспешники каудильо, они же клевреты.

Эсбэ озабоченно нахмурил брови и начал излагать: — Мы приехали на Волгу… Волга впадает в Каспийское море… В Москву возвращаться нельзя, нас ищут… На Каспийском море стоит город Баку… От Баку до Батума не так далеко…

— Во дает! Без всякой карты! — Брысь понарошку дал Эсбэ шалабан. — Ты, наверно, по географии отличник?

Но за географию Эсбэ не обиделся, да и момент не тот, чтобы обижаться. Он выдвинул предложение: — Надо пробраться к Волге, реквизировать лодку и плыть в Баку.

Мы смело приняли новый план Эсбэ.

— Но сначала надо пожевать и водички попить, — сказал Брысь, и мы с этим охотно согласились:

Вышли, минуя вокзал, на какую-то улицу, Брысь разузнал у прохожего, как добраться до берега реки, и по дороге мы купили хлеба и воблы и напились воды из колонки.

Шли мы пешком, и путь был долгий. А когда увидели с высокого берега реку, оказалось, что это не Волга, а Ока, так объяснил сидевший на откосе старик.

Эсбэ достал из сумки свои карты и компас, что-то высчитал и успокоил нас с Брысем — мол, тут все равно, что Ока что Волга. Мы находимся при впадении одной реки в другую.

Принялись за воблу. Она была замечательная, я такой никогда не пробовал. Постучишь о каблук, погнешь ее туда-сюда, шкуру сдерешь, против солнышка на нее посмотришь — насквозь светится, как янтарный камень.

Свои запасы не трогали — они еще пригодятся в черный день. Наелись и так.

Потом закурили, и Эсбэ вдруг говорит: — Что-то палец ноет.

— А ну разверни, — приказал Брысь.

Размотал Эсбэ грязный бинт, видим — ранка вся почти затянулась, но у ногтя маленькая трещинка и как будто нарывает. И весь палец черный.

— Дело швах, — сказал Брысь.

Но Эсбэ лизнул палец, и кончик языка стал у него черный, а палец побелел.

— Это уголь, — объяснил Эсбэ. — Из поезда.

— Сильно болит? — спросил я.

— Ноет, — сказал Эсбэ. — Придется отрубить.

— Ты что, больной? — Брысь даже плюнул.

— Чтобы не было гангрены, — спокойно растолковал Эсбэ. — Так всегда делают, если нет другого выхода.

— Знаешь что, чижик, не лепи чего не надо, — разозлился Брысь. — Схожу в город, принесу бинт и йоду. Ждите меня здесь.

— Тогда принеси и воды, — сказал Эсбэ. — Надо купить какой-нибудь жбан, мы должны иметь в лодке пресную воду.

— А в реке соленая, что ли? — усмехнулся Брысь. — Ладно, сделаем.