Три черепахи

— Из материалов дела явствует, что именно с октября одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года подобные сделки приобрели регулярный характер. Вы, Ка залинский, на последнем допросе показали, что при этом вы лишь исполняли приказания Перфильева. Он якобы передавал вам записки. Вы по-прежнему утверждаете это? — Да. Он приказывал, я исполнял. — У вас сохранилась хотя бы одна записка? — Кто же такие бумажки собирает? — Жаль. Сейчас это послужило бы вам на пользу. — Стало быть, не рассчитал. — Коротков, что вы можете сказать на сей счет? — Никаких записок не было, ничего Перфильев не приказывал, все наоборот. Казалинский через меня передавал ему, что для кого сделать. — Следовательно, фактическим организатором и руководителем вашей группы является Казалинский? — Да. — Гад ползучий, — сказал сквозь зубы Казалин ский, посмотрев с прищуром на Короткова. — Ведите себя прилично, — сделал ему замечание Ковалев. — Вы не на базаре. — Скажите, Коротков, не выражал ли Перфильев желания прекратить все эти преступные сделки? Коротков подумал немного. — В прошлом году, осенью, был у меня с ним разговор. В трезвом состоянии он очень боялся. Позвонил мне ночью, попросил зайти. Лены не было, ездила в

Москву. Александр Антонович весь трясся, хотя и нетрезвый. Баста, говорит, пора кончать, выхожу из компании. Велел передать Казалинскому, что больше между ними ничего нет. Я передал. — Как реагировал Казалинский? — Скажи, говорит, этому слюнтяю, что поздно хватился. Он у меня, говорит, в кармане. — И Перфильев раздумал? Испугался Казалинского? — Да. — В дальнейшем он не возвращался к этой мысли? — Нет. — Но во время пикника вы старались от чего-то его отговорить. При этом было произнесено слово «конфискация». Объясните, пожалуйста. Казалинский сидел, словно окаменев, и исподлобья глядел на Короткова. Тот тоже поглядел на него, отвернулся и, помолчав, произнес задумчиво: — Это была совсем другая мысль. — А именно? Уточните, прошу вас. — Александр Антонович решил идти с повинной. — Когда же он пришел к такому решению? — На майские праздники. — Казалинский был осведомлен об этом? — Конечно. — И вы пытались Перфильева отговорить?

— Я пытался. — Коротков сделал ударение на «я».

— А что Кааалинский?

— Он сказал, что Перфильева надо обезвредить.

— То есть?

— Убить.

— Болван! — крикнул, привстав со стула, Казалинский. — Что ты несешь!

— Да-да, гражданин следователь, — не обращая на него внимания, объяснял Коротков. — И он убеждал меня убить, обещал отдать половину всех денег, какие у него есть. Но я отказался. — Гаденыш проклятый, кто тебе поверит?! — закричал Казалинскнй. — Правильно, — для одного Журавлева продолжал Коротков. — Pазговаривали с глазу на глаз, не докажешь. Но я говорю чистую правду. Заявление Короткова было совершенно неожиданно. Чтобы его переварить и усвоить, требовалось время. Ковалев даже пренебрег чересчур шумным поведением Казалинекого. Журавлев вынужден был признаться самому себе, что сильно недооценил этого «гаденыша проклятого», как, вероятно, недооценивая его и Казалинский. Лучший способ отвести от себя подозрения в убийстве изобрести было трудно. Коротков обезоруживал следствие, психологически одним шагом заняв неуязвимую позицию. Казалинского он мог не опасаться, Казалинскому эту карту бить было нечем. Не станет же он в отместку сознаваться, что действительно склонял Короткова к убийству и что тот по его дфосьбе утолил Перфильева. И это еще не все. Коротков своим заявлением построил для следствия прочный мостик к автомобильной аварии, к ее причинам. — Почему вы умалчивали об атом на допросах? — спросил наконец Журавлев. — Побаивался. Надо было все обдумать, — с хладнокровной откровенностью ответил Коротков. — Казалинский, вы признаете, что склоняли Короткова к убийству Перфильева? — Чушь! Бред собачий! — Спокойно. Значит, не признаете?

— Нет.

— Вам было известно о намерении Перфильева явиться с повинной?

— Нет. Это всё сказки. База да, согласен, виноват, судите. А это — нет.

— Относительно базы вашего согласия не требуется. Там все доказано документально. Перейдем к аварии. Вы, Коротков, высказали на допросе подозрение, что тормозные шланги на вашей машине надрезал Казалинский. Подтверждаете эти свои слова?

— Да.

— Вы говорили, что мотивом действий Казалянского служило желание избавиться от вас как от свидетеля и соучастника в преступных сделках.

— Абсолютно правильно.

— В свете вашего предыдущего заявления мотивы действий Казалинского выглядят несколько иначе. Как вы считаете?

— Да не резал я никакие шланги! — криком перебил размеренный диалог Казалинский.

— Я не у вас спрашиваю. Отвечайте, Коротков.

— Все понятно. Из-за одних только взяток зачем ему такой грех на душу брать?

Журавлев обернулся к Казалинскому.