Три часа

I

Куда повезутъ – никто не знаетъ. Командиръ эшелона, прапорщикъ Королевъ, можетъ, и знаетъ, но не говоритъ никому, хоть и замчательный господинъ. Унтеръ-офицеръ Курочкинъ не разъ выпытывалъ:

– Черезъ Москву, ваше благородiе, подемъ… время улучить – можно сбгать, полушубочекъ закупить… Въ Москв всякiе полушубки въ офицерскомъ Обществ…

Но прапорщикъ не идетъ и на это.

У Курочкина въ Москв невста, и ему очень хочется, чтобы черезъ Москву. А говорятъ, что передадутъ на Орелъ, а тамъ на Смоленскъ. Все возможно. Говорятъ, что черезъ Москву – врнй: столица, и начальство, можетъ, пожелать взгялнуть, и, вообще, – такой городъ!

– Будто, удобнй черезъ Москву… – говоритъ фельдфебелю Курочкинъ и накручиваетъ усики въ колечки. – Главное дло, узелъ. И на сверъ, и на югъ. Конечно, типографiя мстности, значитъ теперь… горячее время, а на Москву все крюкъ.

Не знаетъ и фельдфебель.

Обдаютъ въ баракахъ, при станцiи. Кормятъ хорошо – лапша и макароны на масл. Хоть и морозъ, а тепло, лица у всхъ покраснли, клубится паръ. Играетъ на вокзал оркестръ гимназистовъ, провожаютъ жители. Родныхъ мало: почти вс изъ иныхъ мстъ. Провожаетъ кой-кто изъ бабъ. Бабы не плачутъ – еще не успли привыкнуть, но провожаютъ сердечно. Суютъ узелки, напоминаютъ глазами: пиши, молъ, Вася! – Понятно, напишу.

Длинный гимназистъ, въ аломъ шарфик на тонкой ше, бшено тычетъ палочкой, какъ тотъ инженеръ-профессоръ, который когда-то далъ въ город концертъ, игралъ героическую симфонiю. Трубятъ „Варяга“. Когда эшелонъ садится по вагонамъ-теплушкамъ, гимназисты снимаютъ фуражки и играютъ: Стройся, гвардiя, рядами! Гренадеры, строй каре!“.

Изъ вагона, напротивъ, отвчаютъ: – „Со восхода солнце свтитъ, командеръ прiдетъ къ намъ!“. Въ другихъ вагонахъ – по-разному. Гд взводный Курочкинъ – про „двочку съ кудрями“, дальше – „канарей въ клтк сидитъ, канарей псни поетъ“, а тамъ – „срый селезень плыветъ“, а дальше – не разобрать.

Молодой прапорщикъ принимаетъ честь саженнаго жандарма и послднiй разъ козыряетъ съ очень серьезнымъ видомъ дочери батальоннаго, которая ему нравилась, и съ которой, за мсяцъ службы, не усплъ сказать и десяти словъ. На путяхъ у депо рабочiе машутъ картузами, но поздъ не отзывается – зима.

Плывутъ чужiя мста подъ снгомъ – лса, лсочки, кусты, рчушки съ бурыми метелками въ бережкахъ. Неохота смотрть. Дорого посмотрть на родное – пусть хоть болотина, гд косили, пусть ручеишка, гд когда-то лошадь поили, пусть хоть столбикъ на пол, невдомо для чего стоящiй.

Молодой солдатъ Ждановъ сидитъ у окошка: можетъ, не чужiя скоро будутъ мста. Не скоро, верстъ триста до нихъ. Можетъ быть, и не будетъ ихъ. А если не на Москву, – тогда будутъ; только, пожалуй, ночью подутъ, – не увидишь.

– Да узду-то ты какого? – спрашиваетъ товарищъ, который хочетъ, чтобы в Москву, хотя ему до Москвы интересу нтъ – взглянуть только. – Этого? Нтъ, до энтого не додемъ.

– Чую, черезъ Москву! – говоритъ Куочкинъ отдленному. – Сонъ видалъ.

– Невсту опять?

– Нтъ, ягоды. Какъ ягоды – исполняется.

– А у меня ягоды къ нехорошему.

– Это когда сть. А тутъ он мн на лужку были представлены.

Ждановъ слышитъ Курочкина, и сосетъ у него на сердц. Ну, скоро Орелъ, тогда объявится. Нтъ, не скоро.

– Орелъ городъ знаменитый! – говоритъ Курочкинъ, наливая чай въ синюю кружку. – Городъ древнiй – Орёлъ! Орловскiе – самые отчаянные.

Густо отъ махорки и новыхъ сапогъ, паритъ. Топятъ жарко. Трое сидятъ передъ печкой на карточкахъ, будто у костерка, и глядятъ въ огонь. Усиковъ еще нтъ, глаза дтскiе, словно порядились солдатами и балуются у огонька. Пекутъ картошку. Насовалъ кой-кому въ карманы старичокъ-лавочникъ, у вокзала, когда закупали ситнаго и махорки. Стали было на штык печь, но Курочкинъ не дозволилъ.

– Штыкъ на непрiятеля береги, пуще глазу! Ну-ка, какъ у васъ спеклось, дай-ка…

Жданова не интересуетъ картошка. Не думаетъ и о томъ, куда идетъ эта очередная рота пополненiя. А вотъ – куда изъ Орла? Въ Орл онъ ни разу не былъ, и не до Орла ему. А есть на пути между Орломъ и Смоленскомъ мсто…

– Рчка тамъ Чолкна… Не знаешь?

– Не знаю. Оку знаю.

– Нтъ, Чолкна… Маленькая, налимовъ много. А на ней моя деревня. Скворча называется.

– Не знаю. У насъ Зайцево есть… еще Хомуты, большое село!

– Если мимо подемъ, мн духомъ добжать, съ версту.

До Скворчи отъ узловой станцiи больше четырехъ верстъ, но онъ говоритъ всмъ, что съ версту. Сказалъ и Курочкину. Такъ научили его въ батальон знающiе – дло бывалое. А то ротный не пуститъ. Да, Скворча… Какъ слъ въ вагонъ, такъ и сталъ разсказывать про Скворчу, которую никто не знаетъ. Тамъ графское имнье, съ прудами, графъ богатый, вс его знаютъ: генералъ Грушевъ.

– Это не можетъ быть, – говоритъ сосдъ. – Графъ выше генерала.

– Нтъ, врно. На почт извстно, что генералъ. Четыре медвдя у него въ каменномъ сара… заводъ желзный. Церковь въ Лихов старинная, съ Ивана Грознаго. Два монастыря…

– И у насъ монастыри есть. А грыба много?

– Много. Тамъ у меня мать съ отцомъ, дв сестры… одна замужняя, другая – двушка.