Трезориум

Остальные бойцы деловито обшаривали других фрицев, покрикивая на них и пиная тех, кто медленно шевелился.

Грабят! На глазах у всех, среди бела дня! А как же приказ двадцать пять ноль два?

Рэм высунулся из кузова в нерешительности. Трое конвойных, низкорослые мужички в обмотках, с допотопными трехлинейками, переглядывались между собой, но помалкивали. Старший, наверно, куда-то отлучился.

Я офицер, я не должен этого допускать, сказал себе Рэм. И отвернулся, сел. Есть старший по званию — капитан. Пусть он и не допускает.

Из кабины выглянула врачиха.

— Мальчики, ну ей-богу! Колонна двинулась! Поехали, поехали!

Солдаты полезли назад в кузов. Стали показывать трофеи: часы, зажигалку, еще что-то. Рэм последовал примеру капитана — сделал вид, что задремал. А скоро и в самом деле уснул, укачанный гладкой ездой.

Толкнули в плечо.

— Станция Вылезайка, — бодро сказал капитан и потянулся. — Бреслау нас встречает аплодисментами.

Наверно, он имел в виду грохот, доносившийся откуда-то спереди, не очень издалека.

Рэм тряхнул головой, чтобы прогнать сонную дурь. Артиллерийская канонада, вот что это!

— Уже передовая, да?

Он взялся рукой за борт, соскочил.

Увидел круглую кирпичную башню. Голые деревья. Какие-то крыши. Грязные, подтаявшие сугробы. Лужи.

— Какая передовая? — засмеялся капитан. — До передовой три километра. Тут штаб дивизии. Вон, видишь, водонапорную станцию? Там скажут, куда тебе. Давай, лейтенант, топай. Служи Советскому Союзу.

Отдав документы дежурному, Рэм вышел из штаба во двор, к гаражам, где тоже располагались подразделения. Было велено обождать, а внутри негде, да и накурено так, что не продохнешь. На воздухе лучше.

Можно было и присесть на ящики около входа, но пришлось бы постоянно вскакивать — мимо все время проходили старшие офицеры. Они здесь были не такие, как в штабе фронта. Все в заляпанных грязью сапогах, многие одеты не по форме. Кто-то в галошах, кто-то в меховой шапке, один франтоватый майор даже со стеком.

Приехали на немецком мотоцикле с коляской трое бойцов, тоже нетылового вида: автоматы не на груди, а за спиной, кверху прикладом, на поясе у каждого по кобуре да по ножу.

Кто-то крикнул от дверей:

— Здорово, разведка! Не с пустыми руками?

— С пустыми не ходим, — ответил старший, с сержантскими лычками.

Рэм похолодел. Это уткинские! Знали бы они…

Слава богу, скоро после этого выглянул писарь. Вернул документы, дал листок с машинописью. Там говорилось, что младший лейтенант Р. А. Клобуков направляется в распоряжение штаба 94 с.п. для дальнейшего прохождения службы.

Идти надо было километра полтора в ту сторону, откуда недавно слышалась пальба, сейчас, правда, утихшая. Маршрут такой: налево мимо кирхи, через двести метров направо и потом никуда не сворачивать до красного кирпичного сарая с провалившейся крышей. Там уже близко, покажут.

Шел он как-то нескончаемо долго. Обходил лужи, чавкал глиной, отскакивал от проезжающей мимо техники, чтоб не забрызгало. Было пасмурно, низкие облака сочились мелкой водяной пылью. Всё серое, грязное. Впереди опять забухало, еще и застрекотало. Идти туда ужасно не хотелось.

Вдруг он поймал себя на том, что сильно замедляет ход и что шаги сами собой стали короткими. Разозлился. Что я как тот офицер из «Севастопольских рассказов», который сначала добровольно пошел на войну, но по дороге затрусил и всё тянул, придумывал себе оправдания, только бы попозже попасть туда, где убивают.

После этого зашагал быстрее, и дальше всё происходило стремительно. Даже с ускорением.

В штабе полка Рэм пробыл минут пять. Помнач, занятый какими-то бумагами, неохотно от них оторвался, куда-то сходил, буркнул:

— Во второй батальон.

И снова уткнулся. Дорогу не объяснил, но дал провожатого.

Маленький, шустрый солдатик в широченной шинели и каске поверх ушанки, очень похожий на шахматную пешку, внизу широкую, сверху круглую, бойко зашлепал прямо по лужам, не обращая на них никакого внимания. Рэм еле за ним поспевал.

Штаб второго батальона находился в доме, от которого осталась половина. С одной стороны — груда кирпича, с другой — аккуратное крылечко. За дверью с нарисованным гномиком сразу комната.

Там перед трюмо сидел спиной к входу человек в бязе вой нательной рубахе, занимался диковинным делом: подкручивал щипцами левый ус. Правый уже лихо торчал кончиком кверху.

Рэм назвался, доложил, что ему велено явиться к адъютанту батальона за назначением.

— Я адъютант.

Франт не оторвался от своего занятия, не обернулся. Кажется, даже в зеркало не посмотрел на вошедшего.

Крикнул:

— Валь! Тут комвзвода на пополнение. К кому его?

Оказывается, в глубине была еще одна дверь, а за нею, судя по железной кроватной спинке, спальня. Над ажурным никелированным переплетом торчало дуло пулемета РПД.

— К Лысакову, его очередь, — ответила спальня тонким, будто женским голосом.

Командир батальона, или кто он там, даже не вышел взглянуть на нового офицера.

Адъютант велел:

— В третью роту дуй. Тут близко. Выйдешь и держись забора.

Минуты две провел Рэм в штабе батальона, никак не больше.