Трезориум

– Говорят, Верховный приказал взять Берлин к Первомаю. Сейчас затишье. Готовятся. Но скоро попрем по всему фронту. Народу поляжет – море. У нас знаешь как? Сказано к 1 мая – всё. Значит, за ценой не постоим. Ты без опыта, в батальоне чужой – сгоришь, как мотылек. Если, конечно, не включишь мозг. Тут как? Чем раньше с этих гиблых рельсов свернешь, тем выше шанс дожить до победы. На армейской распределиловке, на корпусной, даже на дивизионной еще можно съехать. Но докатишься до полка – всё. Оттуда только в ваньки-взводные.

– Что ж, пускай другие на передовую идут? – набычился Рэм. Расчетливость расчетливостью, умирать никому неохота, но как-то оно звучало подловато.

– На фронте либо других жалеть, либо себя. Середины не бывает. Рано или поздно всякому приходится делать этот выбор. Знаешь, что на войне самое главное? Повысить балл выживания.

Капитан заговорил быстрее – видно, сел на любимого конька. Он уже докурил, но возвращаться в вагон не торопился.

– У меня расчислена целая теория, математическая. Ты слушай меня, парень. После спасибо скажешь. В вагоне, где много ушей, я тебе такого говорить не стал бы… Тут много вводных: род войск, должность, участок, фактор личных связей, и так далее, и так далее – всё имеет значение. Я на фронте с марта сорок третьего, и, как видишь, живой. Это мало кому удается – два года продержаться.

Для фронтовика с таким стажем наград у капитана было немного: «звездочка» и «зэ-бэ-зэ».

– Правила у меня старинные: от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся. Из-за первого – вон, нашивка за ранение. Слава богу, нетяжелое. А благодаря второму правилу я до сих пор хожу по земле, а не лежу в ней.

Эту присказку капитан, должно быть, произносил не впервые – больно складно она у него проговорилась.

– Теперь объясню про мою систему баллов. Это количество дней – сколько человек на той или иной позиции потенциально, в среднем, продержится до ранения или похоронки в ситуации «Икс». Это период наибольшей опасности. В прежние времена – оборона или окружение. Я в сорок третьем еще застал. Сейчас ситуация «Икс» – это наступление. У командира стрелкового взвода во время наступления знаешь сколько баллов? Полтора. То есть в среднем взводный – подсчитано – воюет полтора дня, и каюк. Либо на носилки, либо вчистую. Половина выбывает в первый же день. Мотаешь на ус?

Рэм кивнул. В аттестате об окончании у него как раз значилось «командир стрелкового взвода».

– Ниже балл только у «прощайродины» – командира расчета сорокопяток. Эти бедолаги редко доживают до второго боя. Один балл. Обрати внимание, что у рядового пехотинца балл-два, то есть повыше, чем у взводного. Потому что тебе подниматься первому, гнать их в атаку… Дальше идут танкисты. Три балла. Тоже хреново. Ладно, не буду тебе всю свою линейку выстраивать, а то долго получится. – Капитан хмыкнул. Ему, кажется, нравилось, что младший лейтенант притих. – Хороший балл, с которым на фронте можно нормально существовать, начинается с пятидесяти. Это как минимум штаб полка. Туда и надо стремиться, если не сумел устроиться в тылу. Но тут нужны очень хорошие знакомства. У меня вот после госпиталя не получилось.

Теоретик вздохнул, но не очень тяжело.

– По моим возможностям, однако, устроился неплохо. Зам командира батальона по хозчасти. Это баллов сорок. До конца войны должно хватить. Если, конечно, не перекинут на «боевку». В наступлении всякое бывает… Ладно, бывай, физик космических полетов. Пойду. Надо поспать.

Он вяло сунул руку, зевнул, ушел.

Рэм, оставшись один, подумал тогда: не дай бог таким стать. Но с утра неприятный ночной разговор всё вертелся в голове, обрастая новыми мыслями – уже не про «баллы» и не про математического капитана. Тот сошел в Лодзи, вместе с половиной ребят из Рэмова выпуска – которые получили назначение на Первый Белорусский. Остальные ехали на Первый Украинский.

По дороге все споры были, кому повезет Берлин брать: маршалу Жукову с востока или маршалу Коневу с юга. Всем, конечно, хотелось лично добить фашистскую гадину в ее логове. Во всяком случае на словах. Рэму-то не особенно. А после капитанова карканья тем более. Поэтому, обнимаясь с Петькой и Витькой, оставшимися в Лодзи, он искренне пожелал им закончить войну в Берлине.

Вошло много новых пассажиров. От Москвы большинство вагонов литерного были заняты вчерашними курсантами вроде Рэма Клобукова, а теперь загрузились фронтовики, в основном после госпиталей. Все с желтыми и красными нашивками за ранения, с боевыми наградами, напористые, шумные – будто десант ворвался. Согнали выпускников, кто занимал нижние полки, на верхотуру.

До отсека, где ехал Рэм, первым добрался старлей в лихо заломленной кубанке, почему-то со связкой велосипедных шин через плечо, и замахал, будто на утят:

– Кряк-кряк отсюда, зелень! Слыхали: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет»? В дорогу, пионеры, в дорогу!

Обернулся, весело заорал:

– Серега! И этот, капитан, как тебя! Давайте сюда, кряк, я плацдарм взял!