Тревожных симптомов нет (сборник)

Я вернулся в свою комнату и сразу почувствовал, что в ней что-то изменилось. Тетрадь на столе была немного сдвинута, а в воздухе витал чуть уловимый запах духов.

Я снова просмотрел тетрадь. Один лист оказался вырванным. К сожалению, в прошлый раз я ее только перелистал и сейчас никак не мог вспомнить, что же могло быть на этих страницах.

Пересмотрел заново все записи. Ничего интересного, если не считать рисунков на полях.

Спать лег рано, приняв соответствующие меры против непрошеных визитеров.

23 марта

Первый допрос Долорес Сальенте. Все получилось совершенно неожиданно. Я готовил себе завтрак, когда она пришла на кухню.

– Доброе утро, мистер Клинч!

– Доброе утро, сеньора!

– Можете называть меня Долорес.

– Благодарю вас!

Она села на табуретку. Я невольно залюбовался ею, до того она была хороша в кружевном пеньюаре. Пахло от нее уже знакомыми мне духами.

Я предложил ей кофе.

Она сидела, опустив глаза, пока я жарил яичницу. Женщины обычно плохо умеют скрывать волнение. В таких случаях их выдает напряженная поза. Долорес несколько раз порывалась что-то сказать, но не решалась. Пришлось прийти ей на помощь:

– Вы хотите меня о чем-то спросить?

– Да.

– Пожалуйста!

– Почему… почему вы меня не допрашиваете?

Я рассмеялся:

– А почему вы решили, что я должен вас допросить?

Она взглянула мне в глаза, и я почувствовал, что это крепкий орешек, гораздо крепче, чем можно было предположить. Во взгляде мексиканки было нечто такое, что трудно определить. Какая-то смесь страха и твердой решимости бороться до конца. Раненая пантера, приготовившаяся к прыжку.

– Ведь вы меня, наверное, подозреваете в убийстве Майзеля, – сказала она спокойным тоном, будто речь шла о совершенно обыденных делах.

Нужно было чем-то сбить этот тон, и я спросил:

– Зачем вы вчера заходили ко мне в комнату?

Она побледнела и закусила губу.

– Случайно. Я привыкла поддерживать в ней порядок и вчера совершенно машинально…

– Не лгите, Долорес! Вы вырвали лист из тетради. Почему? Что там было такого, что вам обязательно понадобилось это убрать?

– Ничего. Клянусь вам, ничего особенного!

– И все же?

– Ну… там были… стихи, и я боялась, вы неправильно поймете… Словом, все это личное.

– Где эти стихи?

– У меня в комнате.

– Пойдемте!

Несколько секунд она колебалась.

– Ну что ж, пойдемте!

В коридоре мы столкнулись с Лоретти. Нужно было видеть выражение его лица, когда я вслед за Долорес входил в ее комнату.

– Вот! – Она протянула мне сложенный вчетверо тетрадный лист.

На полях рядом с данными гравитационных измерений были нацарапаны стихи, которых раньше я не заметил:

Когда со светом фонаря
Смешает бледный свет
Мертворожденная заря,
В окно вползает бред.
И то, что на меня ползет,
Огромно, жадно и безлико.
Мне страшно, раздирают рот
В тиши немые спазмы крика.
Мне от него спасенья нет.
Я тяжесть чувствую слоновью…
И говорят, что этот бред
В бреду я называл любовью.

– Эти стихи посвящены вам?

– Не знаю. Возможно.

– Он был вашим любовником?

– Нет.

– Он вас любил?

– Да… кажется.

– А вы его?

– Нет.

Я вернул ей листок со стихами. Мне он был не нужен, а ей… Кто разберется в душе женщины, да к тому же еще и красивой.

– Как умер Эдуард Майзель?

– Он застрелился.

– Где?

– Около шахты.

– Кто его обнаружил?

– Милн.

– Как там очутился Милн?

– Эдуард не пришел ночевать, и Милн отправился его искать.

– Милн принес труп на базу?

– Нет, он прибежал за нами, и мы втроем…

– Куда стрелял Майзель?

– В голову.

– Рана была сквозная?

– Не знаю. Череп был сильно изуродован, и я…

– Договаривайте!

– И я… Мне было тяжело на это смотреть.

– И все же вы его собственноручно кремировали?

– Я обязана была это сделать.

– Вам кто-нибудь помогал?

– Энрико.

Я задумался. Тут была одна тонкость, которая давала повод для размышлений. Долорес, видимо сама того не замечая, называла Майзеля и Лоретти по имени, а Милна – по фамилии. Это не случайно. Очевидно, отношения между членами экспедиции были в достаточной мере сложны.

– Как вы думаете, почему застрелился Майзель?

Я намеренно немного опустил поводья. Сделал вид, что верю, будто это самоубийство. Однако во взгляде Долорес снова мелькнул страх.

– Не знаю. Он вообще был какой-то странный, особенно последнее время. Я его держала на транквилизаторах.

– Он всегда был таким?

– Нет, вначале это не замечалось. Потом он стал жаловаться на бессонницу, ну а после взрыва в шахте…

– Он прибегал к снотворному?

– О да!