Треугольник

…Солдат сел на землю, потом упал ничком. Шинель слетела со спины, и все увидели его легкие. Они работали в воздухе. Прижавшись лицом к земле, солдат хрипел:

— Посмотрите… Что с моей спиной?.. Посмотрите…

Никто не мог смотреть в эту сторону. Все понимали — это конец. Лишь выстрелом можно было прекратить его страдания, заставить легкие не трепыхаться в воздухе — вверх, вниз, вверх…

— Ребята, что с моей спиной?..

…Дни и ночи шагал полк по истерзанной земле. Люди спали на ходу. Когда полк сходил с дороги, слышалась команда: «Дозорным бодрствовать! Остальные могут спать!»

В строю шагал и Мисак. Время от времени он поднимал глаза и видел черную землю, почти не отличавшуюся от линии горизонта…

…Обугленные столбы, в темноте — дом с одной уцелевшей стеной. На стене — гитара, тоже каким-то чудом уцелевшая. Наверное, она зазвенела, когда снаряд ударил в дом.

Мисак закрывал глаза и видел стену родного дома, на стене — фотографии. На одной мать: сидит, сложив на коленях руки. На другой — он сам вместе с Ермон в день свадьбы… Отец на фотографии в военной форме. Значит, и он шагал по дорогам войны и вспоминал стены родного дома и фотографии — отца, матери…

И может случиться, что всем мужчинам их семьи придется шагать днем и ночью с винтовкой за спиной… Может случиться, что вот так же будет шагать и Аво…

Мисак видел Аво с винтовкой за спиной, в коротких штанишках и со сползшим чулком…

Дверь опять была накрепко заколочена и, как ему показалось, той же рукой.

Время было послеобеденное, и во дворе было тихо. Никто не заметил возвращения Мисака.

В окне второго этажа какая-то женщина расчесывала волосы. Волосы спадали на грудь, и она проводила гребенкой от лба к груди.

Мисак опустил на землю два больших чемодана, присел на один из них и лишь тогда почувствовал, что устал, что ноют раны, что ноги окоченели…

В дверях соседей показалась незнакомая Мисаку молодая женщина.

— Папика здесь нет? — спросил Мисак и тут же спохватился: следовало сначала спросить о старой Мариам, Но почему-то так получилось… И потом — кто эта женщина?

— Это мой дом — не Папика! — раздраженно сказала женщина, и губы ее задрожали.

— Здесь жила Мариам, — словно извинился Мисак.

— Я невестка Мариам, — сказала женщина и вдруг опять разозлилась: — А кто этот Папик? Кто? Неизвестно!

— А где Мариам?

Женщина шмыгнула носом:

— От тоски по Карушу… Два месяца пролежала в постели. Все думала, думала… Не выдержала…

Потом женщина снова разнервничалась:

— Два месяца я за ней ухаживала. А этот Папик — неизвестно кто!.. Совершенно чужой человек! Так и не ушел из этого дома. Говорит — куда мне уйти? Говорит — этому дому ты и вовсе чужая. Это он говорит мне, мне — жене Каруша! И не стыдится этот старик — живем в одной комнате.

Мисак вспомнил молчаливую Мариам, Каруша и подумал о том, что и женщина, и Папик — оба они чужие в этом доме. И что придет сюда еще немало чужих людей, а сердце дома останется холодным к ним и уже никому принадлежать не будет.

2

— Пожалей, Мисак джан, пожалей!.. Ведь это твой сын, не чей-нибудь! Ну разве обязательно профессором ему быть!.. — уговаривала Ермон.

— Скотиной он станет, а не профессором! Какое ему время жениться?!

— Э-э, опять за свое взялся! — недовольно махнула рукой Ребека.

— Ты все время о семье говоришь… Ну что тут плохого, пусть и он создаст свою семью… — продолжала свои уговоры Ермон.

— Люди должны что-то создавать. А он лишь за своей утехой гонится. Скотина он! Из самой страшной породы людей. Что им ни скажи — все свое гнут!

— Безжалостный ты, Мисак. Словно не отец ему!

Невозможно было уговорить Мисака, но и сам он не находил выхода. И в новогоднюю ночь он объявил:

— Делайте, что хотите. Я умываю руки.

Ермон поцеловала его.

— Ах, оставь ты, ради бога! — заворчал Мисак. — Этой ночью он опять с дружками шлялся по улицам, на кларнете играл.

— У любви свои законы. Душу за сыночка моего отдам… — протянула Ермон.

…Тесно было от гостей в доме Мисака. Глядел Мисак на Аво, на его маленькие, словно тушью вычерченные усики, на узкий ремешок, потом на сидящую рядом с ним Назик, которая становилась женой Аво, и жалел себя, и жалел всех этих людей… Потом он посмотрел в сторону товарищей Аво и, сам не зная почему, улыбнулся.

— Вот видишь, ты тоже радуешься! — сказала Ребека. — А как противился, не хотел!

— Да, — сказал Мисак и вдруг с болью понял, что даже не стоит им объяснять, чего именно он хотел. Тщетное это дело!..

Перемешались в доме Мисака звуки кларнета, аккордеона, патефона.

Воски вошла в круг, сплясала. Выпили за ее здоровье, поморщились. Мисаку не нравилось происходящее, но он вдруг почувствовал в глубине души тепло ко всем этим людям. Кто знает — может, так и должно быть!

Вот это и есть его семья, продолжение фотографий, глядящих со стены, продолжение его рода, много видевшего и испытавшего.