Треугольник

Мой знакомый режиссер пригласил на съемки молодого актера из Москвы. Я знал этого актера по фильмам и был знаком с ним лично.

Работы по фильму только начинались. Немногие, наверное, знают про все сложности в кино. Ситуация была что надо: клубок разгорающихся страстей, клубок все более осложняющихся взаимоотношений… Еще в Москве и потом, в дороге, режиссер говорил не столько о фильме, сколько о всяких организационных делах. Актер со своим именем мог помочь режиссеру, на сценарий нацеливались многие, руководство студии колебалось в окончательном выборе постановщика… Актер уже сделался единомышленником режиссера, он верил ему и должен был включиться в борьбу во имя фильма, во имя замысла, ставшего уже как бы общим.

Оба, актер и режиссер, были воодушевлены предстоящей работой и сидели сейчас в уютном номере гостиницы «Ани», слегка притихшие, подуставшие от собственных темпераментных речей… Актер потеплевшим взглядом смотрел на режиссера, на его худые нервные руки, на впалую грудь, на тощие ноги, и ему хотелось упрятать куда-нибудь свою широкую грудь, большие ладони, длинные и сильные ноги, словно все это было предательством, потому что, как же так — сам он такой большой и ладный, режиссер — до того неудачно скроенный…

Актер смотрел на режиссера без внутреннего барьера, как смотрят на близкого человека, которому верят безо всего… Вдруг его пронзила жалость. «Как же ты любишь женщин, — подумал он, — как женщины любят тебя, как ласкают они твои костлявые пальцы, да что женщины, как обнимаешь ты собственного ребенка?» — и незаметно для самого себя повторил движение его руки. Просто так, чтобы уяснить самочувствие владельца этой неспокойной руки. Потом актер поднялся с кресла и с максимальной точностью скопировал походку режиссера, стал вышагивать между креслом и окном. Точно так же, как тот, он наклонил голову, ссутулился, стал у окна рядом с режиссером.

…Удивительная это была игра, такое неодолимое желание понять логику чужих движений…

Режиссер смотрел в окно…

Актер еще раз взглянул на режиссера и уже озабоченно и нервно повторил его последний жест. И вдруг с ужасом почувствовал, что руки его истончились, грудь запала, пальцы стали дрожать, он утратил переполнявшую его всегда радость. Все оставалось прежним, но настроение изменилось, и актер подумал о будущем фильме и связанной с ним удаче уже безо всякого подъема. Он съежился, грудь у него болела, дыхание сделалось трудным, он подошел к креслу и упал в него неловко, неудобно.

Режиссер обернулся, увидел бледное лицо товарища.

— Что с тобой? — спросил он и плеснул в рюмку коньяку.

Актер выпил коньяк и неожиданно для самого себя сказал с улыбкой:

— Ты лжешь… ты лгал всю дорогу и сейчас лжешь…

Режиссер тоже улыбнулся, понимающе:

— Перепил…

Улыбка исчезла с лица актера, уступив место ясному выражению:

— Ты не человек, ты — ложь, ты — неправда, понятно?

— Ради бога, что с тобой? — уже всерьез забеспокоился режиссер. — Что за муха тебя укусила?

— Просто я повторил твои движения…

— Ну и что?

Актер был бессилен что-либо объяснить. Он пробурчал что-то невнятное и выскочил из номера.

Он шел по Абовяна, потом свернул на окружную, стал подниматься к Киевской.

Режиссер догнал его и долгое время плелся за ним — вначале с чувством оскорбленного самолюбия, потом из вежливости, потом — из страха утраты… Так они прошли несколько кварталов, потом актер не выдержал, промычал что-то да как рванет, только его и видели…

Их разрыва на студии никто не понял. Режиссер и все остальные сочли это очередной выходкой актера, из серии его чудачеств…

На самом же деле все было значительно проще. Этот актер был настоящим актером. А это очень большое дело. Он вошел в шкуру товарища. Он разгадал его. Он был настоящий актер, и был у него, кроме всего, талант человеческий, необходимый и при всех других профессиях, разумеется. Но актер — это особое дело. Если только это настоящий актер. Он может быть человеком не так, как врач или землепашец. Впрочем, есть какое-то зерно, которое всех объединяет и всех роднит.