Треугольник

По воскресеньям седовласый Асатур выходил с маленькой Вардик и гулял по Авлабару, и казалось, то Христос сошел со своей дочерью. Какое-то новое Евангелие от Авлабара.

Сколько мог Авлабар дуться? И он сдался. Как мог не понять любви Авлабар — сам дитя и плод любви? Ну, пускай, пускай… Что делать, если Цецилия не во вкусе Авлабара, если все это немного смешно…

И опять снимали перед ним шапки, опять улыбались, а главное, свято охраняли его любовь, его семейную честь. Таков Авлабар — душа нараспашку, но в то же время и ревнивый. Семья Асатур Хана — это и его семья, и если он принял ее в свои объятия, то уж в ответе за нее, жизни не пожалеет ради нее. И каждый раз при виде Асатур Хана и Вардик радовался Авлабар и поражался, как он раньше не замечал этакую красоту… Ведь и так тоже может любить Авлабар, и так тоже… Каждое воскресенье кинто приносили маленькой Вардо черную и белую туту в табахе[32], а артисты театра дарили цветы маленькой Вардуи. Авлабарцам была дорога честь Асатура, они с уважением здоровались с тикин Цецилией, сопровождали ее почтительными взглядами. Не дай бог кому-нибудь не так посмотреть на нее. Упаси боже! Авлабар был горд и ревнив, но имел сердце ребенка. Однажды прямо со сцены театра схватили Яго и сбросили с Метехской скалы в Куру. А потом с той же страстью стали спасать исполнявшего эту роль актера Сехбосяна. «Что вы делаете? Вы сумасшедшие!» — заплакал Сехбосян, когда его откачали. «Ва! — удивился Авлабар. — Не понимаешь? Мы утопили Яго и спасли актера. Что тут непонятного?» Сехбосян подумал и согласился. Мудрый Авлабар, безумный Авлабар!..

И этот самый Авлабар, что на улицах следил за мужчинами, как бы те не бросили нескромный взгляд на тикин Цецилию, что всегда назначал ей телохранителей — то Гоч Гево, то Стрижку Шаво, — этот Авлабар увидел и схватился за сердце: «Ох, умереть мне, да что ж это такое?!» — Цецилия выходит с Авлабара и отправляется на Головинский, в сад Муштаид и даже — в Нахаловку! Что у нее там за дела? Хоть Авлабар и находился в Тифлисе, но делать ей там нечего! Чего ей здесь не хватает? Базара? Вон он. Церкви? Пожалуйста. Театра? Милости просим.

И многое узнал Авлабар об этом нечестном мире, опечалился, задумался, посидел немного в подвале Саркисова и решил: «Цецилия должна оставить Авлабар, пусть убирается на все четыре стороны!» И Авлабар установил ее вину, припер, прижал к стене. Их Асатур Хан должен оставаться незапятнанным, надо сделать так, чтобы он не сломился, потому что Авлабар знал: если человек сломился, отступил перед своей совестью и честью, он может погибнуть. Он постепенно начинает прощать все, вначале он позволяет, чтобы его обманули раз, потом проглатывает другой неблаговидный поступок, а дальше уже и сам может говорить неправду… И исчезает его божественная сущность. Асатур Хан может опуститься, потерять свой небесный лик, стать, не дай бог, таким, как Ялла Степка… Ведь мир погибнет тогда… Не так уж просто сотворить правдивого, чистого, справедливого человека с божьим ликом, чтобы так легко потерять его.

Не должна ложь коснуться Асатур Хана. Раз мы знаем об этом, пусть узнает и он, чтобы не стать посмешищем на весь Авлабар. Потеряет он свою цену, и правда его будет смешной, станет хуже лжи…

И поговорил Авлабар с Цецилией, и у нее не было иного выхода, сдалась она, обещала все, как они велят, сделать. Однако и она была не промах, и когда в присутствии авлабарцев рассказала Асатур Хану о своих приключениях, добавив: «Ну что, этого вы хотели?», то после этого, когда, казалось, все уже кончилось, обвела всех взглядом и словно взорвала все вокруг: «И ребенок не твой!» Опешили авлабарцы: «Ох!» Это «ох!» тучей повисло над Авлабаром. Ведь и Авлабар виден отовсюду: с Головинской, с Веры, с Нарикалы и даже с Нахаловки, черт возьми! При слове «ох!» все взглянули наверх — сейчас грянет гром, ударит град и побьет оскверненный Авлабар, потерявший стыд Авлабар. «Жизнь наша, Христова дочь Вардик становится базарной девчонкой, дитем торга».

Асатур Хан вначале опечалился словам Цецилии, потом спокойно сказал: «Вардик моя дочь».

Авлабарцы удивленно воскликнули: «Ауфф!»

«Как это, ага Асатур? — спросили они. — Она ведь сама говорит».

«Она не знает», — ответил Асатур Хан, и глаза его смотрели ясным взглядом, и все знали, что он не умеет лгать.

«Как это я не знаю?» — рассердилась Цецилия.

«Ты не знаешь», — ответил Асатур Хан, и Цецилия растерялась, сначала нагло рассмеялась, потом, с сомнением поглядев на авлабарцев, в бессилии заплакала.

«Хорошенько подумай, Асатур Хан, — сказал строгий поборник чести Давид, — коли сама говорит, тут что-то есть».

«Нет ничего», — с открытым лицом, улыбаясь, ответил Асатур Хан, и Давид замолчал и задумался.

Асатур Хан был убежден, и все поняли, что он знает нечто другое, что выше того, что известно акушерке, — это было по ту сторону обычных, простых законов тела.