Третий выстрел

– Мы познакомились на рынке, через десять минут после того, как была сделана фотография. Послушай, я не какая-нибудь придурочная девчонка…

– Нет, – перебил ее я, – ты просто девчонка. Придурок я!

Голос Сары был таким жалостным, что в сравнении с ним голос девочки со спичками[34] показался бы наглым и вызывающим.

– Нет, дядя, как только я услышала его голос, то сразу поняла, что со мной происходит что-то очень важное, что незнакомец, с которым я разговариваю, уже фактом своего существования важен для меня. И вместо того чтобы сказать себе подожди, я вдруг услышала голос, произнесший теперь. Потому и случилось то, что случилось…

Фразы, весьма далекие от назиданий, так и рвались у меня с языка, но я поймал их на лету, как детские летающие тарелки, ибо во всяком случае Сара сделала свой выбор, плохой или хороший, и она заслуживала уважения. Мое молчание подтолкнуло ее по пути рассказа, и это был путь наверх.

– Я практически рассталась с друзьями, он снял коттедж на берегу моря. Мы выходили…

Минута смущения. Опущенные глаза. Руки терзают бумажный платочек. Неоспоримое присутствие Божественной справедливости.

– Мы выходили, только чтобы поесть и выкупаться. Никогда в жизни я не была так счастлива. Все то, что я читала или слышала о любви, казалось банальным в сравнении с тем, что чувствовала я… – Она тут же себя поправила: – Что чувствовали мы… Все это длилось не больше месяца, а потом он исчез. В один миг. За день до моего отъезда Лука…

– Лука?

– Он сказал, что его зовут Лука Моро.

– Скажи спасибо, что он не назвался Марио Бьянки.[35]

Сара не ответила и продолжала:

– Вечер накануне отъезда Лук… то есть Вальтер, хотел провести со мной вдвоем. Мы сами приготовили ужин. Он сел на мотоцикл, который мы взяли напрокат, и поехал за шампанским, и…

– И?..

– И с этого момента я его больше не видела. Я много часов просидела одна, гадая, что могло случиться… Дом стоял далеко от города, и мне было страшно идти одной пешком, в темноте. Потом я заснула, а наутро автостопом догнала своих друзей в аэропорту. Когда самолет оторвался от земли, мне показалось, что вместе с ним оторвался кусок моего сердца. С той минуты я все время искала способ вернуться. А потом…

Она помолчала. Меня охватила нежность. Я представил, как она, в страхе и одиночестве, терзает бумажный носовой платочек. Однако от нее не укрылось, насколько я был зол в эту минуту.

– А потом явился идиот, твой дядюшка, и преподнес тебе эту возможность на серебряном блюдечке…

Я добавил яду:

– А тебе не приходило в голову, что такое поведение типично для мужика, который нашел симпатичную девочку для развлечений, а потом благополучно слинял?

Я тут же возненавидел себя за эти слова, но возненавидел и мерзавца, который вынудил меня их произнести и заставил плакать мою племянницу. Я был уверен, что такие передряги случаются с ней не впервые. Может, это и пошлость, но я бы охотно придавил ему яйца медвежьим капканом. Ладно, пусть это будет капкан для маленьких медвежат, в конце концов, я умею прощать.

Сара подняла голову. В жизни не видел таких голубых глаз, сияющих от непролившихся слез.

– Нет. Все не так, я чувствую…

Ну да, если бы слухи стали привычным для влюбленных языком, «Амплифон»[36] завладел бы счетами Медельинского картеля.[37] Этого я не сказал. Сара перешла на шепот:

– А потом все усложнилось…

– Что такое?

– Я жду ребенка.

Опа! Мое адамово яблоко вдруг раздулось до размеров баскетбольного мяча в руках Шакила О'Нила.[38]

– Какого еще ребенка? – просипел я.

Сара сделала выпад и, пользуясь моментом, восстановила утраченное равновесие; я же потерял равновесие окончательно. Но «Золотой мяч» перешел ко мне, и я послал его обратно, не потому, что выиграл, а потому, что ничего на этом не заработал.

Голос Сары добил меня:

– Знаешь, такие маленькие существа, которые пищат, пачкают пеленки, а потом рано или поздно произносят «мама» или «папа». Вот такого и жду.

Мой язык вполне можно было бы подать вместо котлеты по-милански, и никто не отослал бы его обратно шеф-повару.

– Да кто тебе сказал, что ты ждешь ребенка?

Сара подняла глаза и поглядела на меня, как смотрят на человека, которого похитили, а потом вернули назад, на Землю, пришельцы.

– Синьор, именуемый гинекологом, а еще раньше синьор, именуемый предиктором. Тебе достаточно мнения этих двух светил?

Я опустил глаза и посмотрел на пол, чтобы увидеть, куда упал тот обух, которым мне дали по голове. Воцарилось молчание. Моя племянница обладала даром превращать пару благопристойных хлопчатых брюк в непотребные полотняные подштанники.

Она взглянула на меня, и, хотя к ней и вернулась прежняя бойкость речи, в глазах застыли растерянность и испуг. В конце концов, она была всего лишь восемнадцатилетней девчонкой.

– Что будем делать?

Я поднялся из-за стола и расправил брюки.

– Пойдем спать. Я весь как выжатый лимон, и голова не желает работать в таком состоянии. Утро вечера мудренее.