Третий выстрел

Она услышала, как один из артиллеристов громко и коротко ругнулся по-русски, заправляя очередной снаряд и наводя ствол орудия на судно. «Русский, — подумала Фаня. — Надо же. Наверное, из этих, новых, послевоенных. Он-то как может стрелять по своим? Или он-то как раз и может?»

Очередной снаряд попал прямо в корабль, повалил дым, Фаня увидела, как маленькие фигурки стали прыгать в воду. Дальше смотреть не стала, пошла домой.

От увиденного ее замутило, чтобы успокоиться, присела на скамейку. Надо отдышаться и осознать увиденное.

— Ну что, Фанечка, как тебе эта история про «наших» и «не наших»? А? Думала только идиоты-большевики своих убивают?

Фаня с изумлением повернула голову. Рядом с ней на скамейку присел плотный толстогубый мужчина, победно подмигнул. «Яшка? Блюмкин? Его же чекисты расстреляли двадцать лет назад! У меня бред, что ли?»

— Нет, ты не бредишь. Ну разве что чуть-чуть, — рассмеялся Яков.

Он был странно синеват и почему-то просвечивал насквозь.

— Блюмкин, ты привидение что ли? — изумилась Фаня.

— В каком-то смысле да.

— И чего приперся ко мне?

— Я всегда изумлялся, как хорошая девочка из Одессы, получившая прекрасное воспитание в доме уважаемого меламеда, может быть такой хамкой.

— Я еще и людей убивала, представляешь?

— Представляю. Меня-то этим не удивишь. Помнишь, ты мне еще четверть века назад в кибуце напророчила, что меня свои же расстреляют? Я тебе тогда не поверил, а зря, как оказалось.

— Ну а сейчас-то чего хочешь?

— Посмотреть на твою физиономию после того, как ты собственными глазами увидела расстрел твоими товарищами твоих товарищей. Как оно тебе?

— Плохо, Яша. Плохо. Так плохо, что меня даже твое злорадство не задевает нисколько.

— Да? А так не скажешь, что не задевает. Ты же не представляла, что такое может быть. Все эти ваши вопли о еврейском братстве, об избранном народе… Да знаю я, не перебивай: ты девушка неверующая, для тебя «избранный народ» означает совсем иное, чем для ортодоксов. А нету его, народа, отличного от других. Люди везде одинаковы и везде одинаково мерзки.

— Конечно, оттуда тебе видней.

— Видней, Фанька, не поверишь! Помнишь, мы в кибуце твоем спорили, я тебе доказывал, что нет «ни эллина, ни иудея»…

— Давно ты стал Писания апостолов цитировать?

— Умные вещи не грех и процитировать, вне зависимости от того, кто их сказал. Так вот, в том споре я был прав. Важна идея, а не происхождение. Никакой разницы между фанатиками не существует, они везде одинаковы, и на Земле, и на Небе.

— Может, ты и прав. Только идеи-то бывают разные.

— Идеи разные, суть у них — одна.

— Черт его знает, Блюмкин. Запуталась я. Не понимаю. Натан бы понял, что происходит, для Меира вообще все предельно ясно, а я ничего не понимаю.

— Смотри-ка, муженьков своих вспомнила, опору и надежду. Только где они? Один от милосердия своего погиб, другой немилосердно своих же крошит — красота!

— Яшка, ты что, ревнуешь?

— Конечно, ревную.

— Даже там?

— Даже там. Ну, бывай, любовь моя. Еще свидимся. Не скоро, правда.

Блюмкин растаял, оставив после себя синеватый дымок. Но и тот быстро рассеялся.

— Ты слышала про «Альталену»? — спросила Фаня, когда Михаль в очередной раз влетела в дверь с криком про еду.

— Конечно, — удивилась девушка. — А что?

— Ничего. Иди руки мой.

Пока Михаль жадно поглощала фанину стряпню, та с нежностью смотрела, как под тонкой кожей девичьего лица движутся скулы, как не успев прожевать еду, она впихивает в себя следующую порцию. Голодная. Все они в этом возрасте голодные, никак наесться не могут. Вспоминала свои черные сухарики и невиданное лакомство — свежие баранки с горячим чаем. Она тогда тоже все время хотела есть. Господи, а ведь Михаль сейчас на год старше меня, той… Поразительно!

— Наелась? — Фаня стала убирать посуду. — Вот скажи, что ты думаешь про «Альталену»?

— А что тут думать? Они собирались устроить государственный переворот. Этого допустить было нельзя, у нас и без них хватает врагов.

— «Они» — это кто?

— Ну мам! Ревизионисты из Иргуна со своим Бегиным, кто же еще. Надо было их разоружить.

— А ничего, что погибли два десятка человек? Что там были новые репатрианты, только что спасшиеся из Европы, где их убивали нацисты. А здесь убили свои же братья-евреи.

— А ничего, что они в нас тоже стреляли и убивали наших ребят? Ты хотела гражданской войны?

— Конечно, нет. Но начинать с этого строительство государства…

— А с чего надо было начинать? С переворота?

Ничего себе, она выросла, надо же. Вот и поспорь с ней.

— А ты знаешь, что твой отец — член ЭЦЕЛ? Ты бы в него тоже стреляла, чтобы не допустить переворота?

— Конечно, нет! Мы с папой это обсуждали.

Обсуждали они! «С папой»! А с мамой не хотела это обсудить? Мама у вас что, кухарка, прачка, и все? Ладно, проехали.

— А с мамой не хотела это обсудить? — все же сказала она.

— Мам! — Михаль произносила это с характерным английским прононсом, получалось что-то вроде «Мо-ом». — Ты же вместе с нами, что обсуждать? Да и сам Бегин приказал прекратить сопротивление, заявил, что не хочет братоубийственной войны, оказался умнее своих сторонников.

— Стоило это того?