Третий уровень

– Подвожу итог. Брител вызвал перемену? Да, вызвал. Но незначительную. – Он быстро посмотрел на Данцигера. – Безусловно, значительную для того человека, которого она непосредственно коснулась, однако…

– И которого не спросили, – вставил Данцигер, – желает он пойти на эту жертву или нет.

– Да, не спросили, и я сожалею о случившемся. Но повторяю сказанное раньше: по сравнению с огромными потенциальными благами для всего остального мира – давайте мыслить реалистически – перемена была незначительной. Еще важнее, что вредный эффект всех других удачных попыток, длившихся дольше, с участием большего числа людей, оказался равным нулю. Нулю! Из чего следует, что результат Бритела – чистейшая и редчайшая случайность. И потому на вопрос, продолжать нам или нет, я при всем уважении к мнению доктора Данцигера отвечаю, что с равным успехом можно высказаться в пользу рассчитанного риска.

– Да черт вас возьми! – Кулак Данцигера опустился на стол с такой силой, что пепельница подскочила, перевернулась в воздухе и упала обратно вверх дном, разбрасывая окурки. – Какого такого «рассчитанного риска»? Ненавижу эту фразу. Риск – да, черт возьми, да! Риска больше, чем надо!.. – Он резко повернулся и, навалившись грудью на стол, уставился на Рюба в упор. – Но покажите мне, что вы там рассчитали!..

Наступило томительное молчание: Данцигер все так же пристально смотрел на Рюба, а тот не отвернулся и не отвел глаз, лишь несколько раз кряду добродушно сморгнул – всем своим видом он демонстрировал, что не чувствует к Данцигеру никакой враждебности и отнюдь не собирается вступать с ним в состязание, кто кого переглядит. В конце концов Данцигер откинулся назад на спинку и уже спокойно произнес:

– Что мы знаем? Мы знаем, что из четырех или пяти успешных опытов мы один раз, несомненно, воздействовали на прошлое. И следовательно, на настоящее. Вот и все, что мы знаем. И еще, что следующая попытка может иметь катастрофические последствия. Нечего даже и говорить о «рассчитанном риске», Рюб. Потому что расчета-то нет, есть один только риск. Кто дал нам право решать за весь мир, что на этот риск нужно пойти? – Он еще несколько секунд смотрел на Рюба в упор, потом медленно обвел взглядом сидящих за столом. – Как создатель и руководитель проекта, я говорю – и прикажу, если надо, – что работы должны быть приостановлены, за исключением анализа уже полученных материалов. Вряд ли найдется человек, которому подобная необходимость более ненавистна, чем мне. Но это должно быть сделано, и это будет сделано.

После такого заявления неизбежно последовала длительная пауза. Когда наконец заговорил Эстергази, голос у него был преисполнен неуверенности и сожаления, чтобы все ясно поняли, как это болезненно для него самого.

– Я… – Он смолк и сглотнул слюну. – Я… мне трудно решиться оспаривать суждения доктора Данцигера, любые его суждения, какие бы он ни высказал в отношении проекта. Есть сильный соблазн внести предложение сделать перерыв, чтобы мы все могли обо всем поразмыслить и все взвесить. Но многие из нас приехали издалека. Никто не ожидал, что придется провести здесь еще и сегодняшний день, – видимо, у нас нет возможности откладывать решение. А поскольку вопрос теперь поставлен именно в такой плоскости, я вынужден уже не спорить, а напомнить – поймите, доктор Данцигер, я обязан это сделать, – что любое жизненно важное решение, связанное с проектом, считается принятым, если за него проголосовали трое из четырех старших членов совета, а если голоса разделились, решающее слово остается за президентом страны. Первым из четырех, безусловно, является доктор Данцигер, за ним идут мистер Прайен, мистер Фессенден – представитель президента – и я. Я, разумеется, не хотел бы подходить к вопросу чисто формально, но все же: мнение доктора Данцигера нам ясно, так же как мнение мистера Прайена и мое собственное. Стало быть, мистер Фессенден, слово за вами. Вы пришли уже к какому-то определенному решению?

Пока он не начал говорить, вернее, не кашлянул перед тем, как начать говорить, я понятия не имел, кто тут в зале мистер Фессенден. Ему было лет пятьдесят, и он успел основательно полысеть, хоть и зачесывал прядь седеющих волос с одной стороны головы на другую, скрывая лысину, по крайней мере от себя самого. Нижняя часть его лица выглядела одутловатой, и носил он очки в металлической оправе, такой тонюсенькой, что они казались вовсе без оправы. Если я и встречал его раньше, то в памяти моей он никак не запечатлелся.

– Я предпочел бы обдумать свое мнение, – сказал он, – если б только видел такую возможность. Предпочел бы взвесить все «за» и «против». Без нажима, не торопясь. Но, если говорить начистоту, я склонен присоединиться к вам.

Эстергази открыл было рот, хотел что-то сказать, но Данцигер его перебил:

– Значит, так? Решение, значит, принято?

– Не думаю, что есть формальные… – начал Эстергази, но Данцигер опять его прервал, на сей раз резко, грубо:

– Перестаньте юлить! Это решение? – Он выждал секунду, затем гаркнул: – Ну?..