Третий фланг. Фронтовики из будущего

Море информации образца начала двадцать первого века, в сочетании с невозможностью проверки значительной ее части и пропагандой различных идей, привело к тому, к чему и должно было привести — пять человек излагали пять разных историй. Живо вспоминался десяток дат возможного нападения немцев, с которым наши аналитики не справились. Здесь получалось примерно то же самое: «дятел Жуков» имел довольно мало общего с «генералом Жуковым». И так по всем деятелям, от Жукова, через Мехлиса к Хрущеву. То же самое и с описанием событий — все сходились на том, что данное событие имело место быть, но вот почему произошло так, а не иначе… Были бы на форуме — подрались бы. Хотя, может, я просто драматизирую? Не знаю.

Поэтому излагал исключительно факты, оговаривая в тех местах, в которых не имел возможности избежать анализа причин и следствий, что это мое личное мнение.

Примерно так же я отвечал тогда, когда «беседа» подползла к вопросу о развале СССР. Единственное, в чем я уверен, — распад вызван внутренними причинами, это да. Но вот причины этих причин… Здесь я — пас. Тут только мое личное мнение о том, что после Хрущева все действия Советского Союза сводились к парированию угроз, без попыток развиваться по какому-либо пути. Остальное: застой в экономике, посадка на нефтяную иглу и так далее, стало уже следствием.

Впрочем, никто от нас не ожидал большего, прекрасно понимая, что рецептов по спасению СССР мы на-гора не выдадим. Но мне-то от этого не легче.

Док

На даче мы провели два месяца. И за эти два месяца я, кажется, произнес больше слов, чем за всю предыдущую жизнь. Расспрашивали обо всем. Биографию пробежали по-быстрому, за пару дней, а потом… Вопросов у «товарищей в штатском» оказалось не много, а очень много. Причем приходилось вспоминать все в малейших подробностях.

Надо полагать, не обошлось и без гипноза. Во всяком случае, когда мне дали прочитать стенограммы этих бесед, то я нашел там вещи, которых сам по себе не вспомнил бы гарантированно. Взять те же формулы органической химии, которые после экзаменов благополучно забыл. Сил после «допросов» не оставалось совершенно. В самом начале отдыха нас неделю мучили коллеги-эскулапы, но это так, не серьезно. Все-таки уровень «той» медицины и этой просто несравним. Уж не знаю, как НКВД залегендировал нас здесь, но некоторые мои мысли, высказанные в беседах с докторами, спровоцировали среди них целые дебаты. Так что, можно сказать, что целую неделю я развлекался как мог, если не считать той крови, которую с нас накачали за это время. Другим медицинская неделя принесла куда как больше неудобств. Так уж устроено большинство людей, что общение с врачами стараются свести к минимуму. А мне — так в самый раз. Единственное, что вызвало мой протест, — это слишком вольное и бесконтрольное использование рентгена. «Чудаки в белых халатах» задумали просветить нас по косточкам. Пришлось высказать им все, что я об этом думаю. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не наш бессменный куратор. Конфликт вроде погасили, хотя на следующий день я попал на самый настоящий консилиум профессоров и академиков. Было жутко тяжело отвечать на все их вопросы. Как ни крути, но я практик, и к тому же не врач, а фельдшер. Тонкие объяснения что и как меня интересовали в объеме, достаточном для диагностики и лечения, а лезть в высшие материи я оставлял другим. Но, видимо, их таки проняло, потому что в конце дня один из них, прощаясь, заявил:

— Приятно было пообщаться, коллега…

В общем, в тот же вечер на стол к куратору легло мое прошение — после окончания отпуска заняться работой по профилю — на передовой, хоть рядовым, но в строю. Перспектива найти себя в каком-то медицинском НИИ меня не прельщала совершенно.

Так же весело проверяющим пришлось и с другими областями знаний. Нас там было пять человек, у каждого свой взгляд на вещи и свой запас знаний истории. Так что на каждое событие мы давали несколько точек зрения… Только в отношении Хрущева, кажется, мы друг другу не противоречили…

Но все когда-нибудь кончается, подошли к концу и эти три месяца. Ярошенко раздал нам паспорта, несколько печатных листов с легендой каждому, посоветовав зазубрить ее как таблицу умножения, порадовал нас известием, что наши прошения удовлетворены, прибавив при этом, что баталии за каждого «попаданца» шли серьезные. И последним, на сладкое, сообщил, что всех нас вызывают в Москву.

Карбышев

Вылет в Москву состоялся ближе к вечеру, а на взлетном поле, как я и ожидал, — меня встретили. Три сотрудника НКВД.

Старший из них — моложавый, среднего роста капитан, с ним рядом — сухопарый, флегматичного вида старший лейтенант и коренастый, лет сорока, старшина.

В вечернем полумраке мне показалось, что капитан как-то неестественно напряжен, как если бы получил на мой счет очень непривычные инструкции. Что это, игра воображения или реальность? Трудно сказать. В момент таких потрясений может произойти все, что угодно, а на отсутствие реакции системы на Феномен рассчитывать не следует. Свое оружие я молча протянул старшине.