Третья Мировая Игра

Не промахнулись. И на том спасибо. Хотя до лагеря еще километра полтора, но теперь хоть цель видна, виден наш горячий ужин и краткий сон. При виде лагеря вдруг такой аппетиту меня разыгрался, что сейчас, думаю, целую корову могу съесть. Обязательно добавки попрошу.

К лагерю, уже подготовленному, в начале одиннадцатого подошли, лишний час отдыха из-за недотепы Ярыжкина потеряли. Сели к столам, быстро набили брюхи — и набок. Завтра к мячу.

Вот тебе и вся игра.

8

Подъем.

Сейчас, сейчас встану, еще минуточку, еще секундочку, еще самую маленькую долю четвертьсекундочки…

Нет, надо подниматься. Самое главное — сделать то самое неуловимое движение, после которого нельзя будет заснуть обратно. В полусне подношу к лицу руку и больно, едва не до крови кусаю себя за палец. Вот так. Теперь быстро подняться и вон из палатки. Защитник хренов.

Снова все тело будто окаменело. Глаза сами собой закрываются, хоть руками их придерживай или подпорки вставляй. Хочу домой. В жизни так не мечтал дома очутиться. Чтобы мама яичницу с чесночной колбасой к завтраку подавала, чтобы Николка в школу собирался, чтобы отец книгу за столом перелистывал и на все вокруг поверх очков поглядывал…

Мотаю головой, чтобы видение отогнать. Смотрю вокруг.

Народу в лагере — уймища. Горят костры, чуть поодаль мяч стоит, огненными отблесками сверкает. Вот он, родимый. Наш, голубчик.

Смотрю — заветного слова на нем уже нет, зато добавились официальные призывы: «За Государя, Победу и Родину», «Слава Российской Команде» и что-то еще, не разобрать. Наверное, насчет надписей высочайшее повеление пришло.

Прислуга проветривает освободившиеся палатки, перестилает белье. На ребят, которые мяч прикатили, жалко смотреть. Один человек, говорят, оступился и сломал руку, из игры теперь его спишут. Еще двенадцать игроков с сильнейшим изнеможением в лазарет отправлены. Говорят, что за пару дней их откачают и снова в поле выгонят — народу мало. Два человека отказались идти дальше, прямо там же, в поле, чуть ли не на коленке написали заявления. Кто такие? Говорят, калужские. Хорошо, что не наши. Такой позор. Лучше уж без сил упасть.

Антон разделся по пояс и натирается снегом.

Бодрый, румяный. Вот это будет игрок, настоящий защитник. Даром, что ростом не слишком высок.

— Мишка, не вешай нос! Прорвемся!

— Я и не вешаю, Антоха. Все нормально. Только поспать бы еще часок.

— Я тут разведал: завтра вечером Сырник будет с нами.

До завтрашнего вечера еще дожить надо. Ужас, что творится. Не слишком ли гонит нас Дмитрий Всеволодович? Так скоро и мяч вести будет некому. А с другой стороны, все понятно — надо подальше мяч откатить, пока свободное пространство впереди есть.

Дали команду. Ну — поехали.

К мячу уже по-свойски подхожу, первая наука пройдена.

— Взяли, ребята! И — раз! И — раз!

Покатился, родимый.

Берегу силы, толкать стараюсь мягко, без рывков. Хорошо разогнали, скорость держим приличную. Раз-два, раз-два, раз-два. И так теперь до полудня топать. Сменился, отдохнул, снова к мячу. Темнота, ветер. Идем на ощупь. Впереди дозор путь нашаривает. Дозорным тоже свет зажигать нельзя. Судейские, слышу, нашим ночным походом очень недовольны, по-своему ругаются, злятся. Ярыжкин случайно ближе положенного у мяча оказался — устное предупреждение.

— Повнимательнее, господин тренер.

Тоже можно людей понять — им вместо сна за нами на конях трястись приходится.

Как я силы ни берег, а через час будто выжатый лимон стал. Не сумел как следует за ночь отдохнуть. Антон тоже чуть не падает. Ему, наверное, еще труднее, он и ростом пониже меня и худощавее. Да еще в азарте на мяч сильно налегал, устал быстро.

— Держись, Антоха. Сейчас рассветет, полегче будет.

— Да уж, полегче.

Когда уже в голове загудело и карусель перед глазами закружилась, сделали перестановку — другую сотню к мячу поставили, а нас в охранение перевели. Хотя какое из нас после таких трудов охранение. Плюнь в нашу сторону — сами повалимся. Но только Дмитрий Всеволодович тоже не дурак — оттого и движемся таким открытым манером, что на сто километров в округе ни одного немца нет. Когда с противником сблизимся, тогда, конечно, другие перемещения начнутся, по всем игровым правилам.

Рассвело.

В чистом поле мы: ни города, ни деревни вблизи не видно. Холмы, перелески. Идем ложбинкой. Операторы расчехлили камеры, поснимали. Некоторые из операторов безотлучно с нами идут, другие на время подъедут, сюжет сделают, дальше уходят. Спрашиваем у них новости. Фон Кройф во всех интервью называет потерю мяча случайностью. Грозится забрать его обратно на нашей же территории. Почти все немецкие отряды от Москвы отступают, два больших соединения нас преследуют. В то же время в районе Гродно формируется отряд защитников под началом обер-тренера Дитриха Брайтнера. Прикрывают зону, все по игровой науке. У немцев по-другому не водится.

Ярыжкин рядом со мной оказался.

— Эй, защитник! Зачем князь тогда звал?

— Да так. Спрашивал про то, что я на мяче на писал.

— А-а-а… Видно, запретное слово ты написал.

— Какое слово?

— Запретное.

— Это еще что такое?

Ярыжкин усмехнулся.