Третья Мировая Игра

Еще пару дней с Машей я себе украл под все эти неустройства. Ей игра никогда интересна не была. Женщины вообще к игре часто бывают не так расположены: за общим ходом событий следят, увечных и побитых игроков жалеют, какой-нибудь бравый сотник или тренер часто становится их кумиром, а так, чтобы целые команды наперечет знать, — это среди женщин большая редкость. А Маше моей и тем более игры не надо. В стороне от всего этого она выросла, вот и уцелела, как трава на обочине большой дороги. При мне нарисовала две картины: разломленное пополам яблоко с выпавшими косточками и мой портрет. Портрет еще не доделан, но я на нем не очень на себя похож: печальный какой-то, брови изломаны, кривоватая усмешка на ползуба и клокастые, почему-то черные волосы. Краски яркие, неземные. А все равно видно, что я, а не кто-нибудь другой, и что какая-то глубинная мысль меня грызет.

Все, поеду…

Через несколько дней вернулись из Москвы вельяминовские бродяжники.

Тут же наши все засобирались к ним рассказы слушать. Поехал и я за компанию, любопытно все-таки. Последние несколько дней я совсем у Маши поселился, домой только один раз переночевать пришел. Никак насытиться не могу перед разлукой. А новостей в игре и вокруг игры за это время, судя по отрывочным разговорам, произошло порядочно. И в государстве нашем случилась большая смута.

Приехали мы в Вельяминово. Столько народу слушать московских возвращенцев собралось, что ни в один дом и ни в один кабак не поместились. Так на центральной площади и встали широким кругом, поставили столы, а рассказчики чуть ли не в лицах представление начали разыгрывать.

Долго мурыжили про дальнюю дорогу, про ухабы, про все дорожные трактиры, про то, как тележная ось у горбылинских попутчиков переломилась и те в Троицке на кузнице остались, как двое гонцов с запада вихрем мимо пронеслись, — в общем, как полагается, издалека рассказ повели, даже слишком издалека. В конце концов им даже покрикивать стали, чтобы ближе к делу переходили, пока не стемнело.

Еще немного поломались рассказчики и приступили к описанию необычайных событий.

В столице народу собралось неимоверное количество. Пьянствовали, бузили, за Петьку на площадях и улицах горланили. Городская стража смутьянов побаивалась, против большой толпы даже глаз из сторожевых участков не показывала. Отборная государева гвардия вокруг Кремля выстроилась и дежурила круглые сутки, на нее безобразники посягнуть не смели. А вся остальная Москва без власти осталась. Волнение было страшное. Думцы и члены Игрового союза из Кремля боялись нос высунуть. Так прошел день, и другой, и третий. Уже и слухи поползли, что государь вместе с семьей из Кремля подземным ходом бежал, и что Дума опомнилась и Великий Земский собор созывать собралась, и что самого Петра Леонидовича то здесь, то там среди людей видели, и еще много разного болтать стали.

Тут-то и объявили на всех площадях и показали по всем экранам государев указ о новом главном тренере. Стал им не кто иной, как мой господин, князь Дмитрий Всеволодович. Добился-таки своего.

Новость эта как ушатом холодной воды разгоряченные толпы облила. Дмитрий Всеволодович тоже всегда в народных любимцах ходил. За отвагу и быстроту с юности его любили. Твердостью и зрелым, вопреки молодым годам, умом он и в последней кампании всеобщее уважение приобрел. Контратака, которой он по левому флангу все поле прострелил, уже полгода обозревателями на разные лады обсасывается и многими признана вершиной стратегического мастерства. К тому же — князь, из старинного тренерского рода. Батюшку его, Всеволода Юрьевича, многие хорошо помнят, в игре с поляками он полуторатысячным отрядом командовал. И опять же — свой, по заграницам не шастал. С младых ногтей при отце, при команде. Два года в поле защитником отыграл, тренерскую школу с отличием закончил. Кому, как не ему, командой распоряжаться?

Смешались беспокойники. Кое-кто даже и зашептал, что дыма без огня не бывает, может, и за Петром Леонидовичем грешки водятся, может, и продался он немцу, даром, что ли, полжизни за границей промотался?

Газетчики и обозреватели в тот же день, как по команде, дифирамбы князю запели.

Все достижения и заслуги ему приписали: и победу на Ржавой горе, и стремительный марш в снегах, и все остальное, что хорошего было сделано. А Петька при этом как сбоку припека получился. Выходило даже, что Дмитрий Всеволодович отговаривал главного тренера от поспешного удара, советовал собрать силы, отойти, если надо, но тот слушать не стал, сыграл по-своему, отсюда и конфузия приключилась. Полным героем Дмитрий Всеволодович нарисовался, спасителем Москвы от иноземного нашествия, ревнителем исконных игровых традиций. Все княжеские фамилии новое назначение горячо поддержали, обещали не жалеть в игре сил и здоровья. Охолонул городской народец, засомневался.