Третья линия

На второй бутылке я ставил ей лучшие песни из моего детства. Из самого позднего детства, когда на Ромиковы доллары я купил видеомагнитофон. Итак, я ставил ей клипы из iTunes, на большом экране: Smells like teen spirit с тобой, мой белокурый ангел, в главной роли. Или еще: как взрослый лысеющий парень вспоминает первую любовь, девушку с шотландским именем Kayleigh. И еще одну странную песню Bjork. Вот, — говорил я ей. Это все — я. И здесь, и здесь, и даже здесь. Понимаешь?

Она не понимала. «Любимый, — говорила она. — Ты такой смешной, ага. Как можно было это слушать, вообще какая-то древность, восьмидесятые». Я не спорил. «А что тебе поставить?» — спросил я. Она беззаботно улыбнулась, пожала плечами. «Ну-у, давай что-нибудь… где тупо весело… где, помнишь, девчонка своему парню, диджею, подсыпала слабительное? — тут она наморщила лоб, поглядела на меня. — Или нет. Ладно. Давай лучше что-нибудь из твоего времени. Что-нибудь грустное-грустное. Помнишь этот старый клип, с розочкой?»

Спьяну я даже не врубился, о чем она. А она пошарила в списке и нашла — Ника Кейва и эту тетку, Кайли, — и их убийственную балладу про Дикую Розу.

Где он топит девушку в ручье. Предварительно огревши по голове камнем. А она описывает впечатления.

Я попробовал встать на ноги и снова сел.

Заскрежетал зубами.

А потом выложил мелкой все, сбиваясь и глотая слезы.

Я говорил долго. Будто исповедовался. Поднимался на ноги, пошатываясь, прохаживался по комнате. Едва не обрушил плазменную панель. То и дело наливал (только себе) и глотал эту дрянь, зажмурясь, как водку. Я рассказал даже про Лидию, смеясь сквозь слезы и качая головой. Про то, как принудительно лишился девственности. Не дошел только до Ромика.

Да, она слушала внимательно. На глазах у нее блестели слезинки. Я почти любил ее в эту минуту. Да что там: действительно любил. Как никогда и никого. Маленькую нежную девочку из Сызрани.

Она облизнула губы.

«Я так люблю тебя, — сказала она тихонько. — Мне так хорошо с тобой. Ты… мой Любимый».

Я был почти счастлив.

Уселся рядом. Взял ее за руку.

«Я тоже тебя очень, очень…» — начал я.

Она уронила голову мне на плечо. Закашлялась. И ее вырвало.

Едва не взвыв, я вскочил с дивана. Стягивая на ходу Пола Смита, вписался в дверной косяк.

Никогда, повторял я. Никогда больше.

* * *

Ладно, думаю я. Пора заканчивать с рефлексией. Пора заканчивать с амплуа печального клоуна.

Просто войти и поговорить.

Мне уже предоставлена новая жилплощадь. А мелкая взята на иждивение вместо. Какое циничное благородство.

А ты как полагаешь, мой ангел?

Зря ты молчишь.

Мамочка умна и проницательна, этого у нее не отнимешь. Но лично я думаю, что это настоящее паскудство: знать все обо всем и не подавать виду. Плести интригу. Собирать пасьянс из живых людей. Рассматривать каждую карту, размышлять, ставить на место. Удивительная низость.

А Мелкая? Тут я вообще молчу. Как легко она вписалась на содержание. Пустила слезу? Или — чего там, — кажется, ее вырвало старухе на передник?

Это она умеет.

…Бессовестные… Представляю себе их разговоры.

Они перемыли каждую мою косточку, это стопудово. Я теперь, как скелет в лаборантской. Белый и блестящий. Меня можно показывать школоте, дергать меня за руки и заставлять щелкать зубами, ибо челюсть у меня на пружинке. Слышишь, мой ангел? У меня и вправду зубы стучат.

И рука тоже дрожит. Ничего, сейчас я вам устрою. Сейчас войду и скажу что-нибудь убийственно-саркастичное. Типатого: приветствую вас, уважаемые!

Погоди, надо вставить ключ.

* * *

Я просто охренел. Я взбесился. Они все издеваются надо мной. Просто издеваются. Меня выставили на посмешище, и кто? Похотливая старуха и маленькая сучка, которая только и знала, что плющиться по чужим постелям! Она еще шутит надо мной. Недолет!

Я знаю, что она имеет в виду. Я — недолетчик. Недо-Сент-Экзюпери, мать его. Недописатель, недожурналист. Недомужик.

Да, я метнул в нее стакан. Все слышали? Все видели? Я — шизофреник. Я урод. У меня «не все дома».

Зато у вас все тут, в наличии. Всем хорошо, все счастливы. Все абсолютно зд… здоровы.

3-зубы стучат о край бокала. Это Алексей дает мне попить воды. Обыкновенной холодной воды из-под крана.

Странно. Это помогает.

— Послушайте, Алексей, — говорю я, не глядя на него. — В общем, не обращайте внимания. У меня… определенные сложности. Нервы на пределе.

— Shit happens, — говорит он дипломатично. А сам тоже не глядит на меня. Находится где-то позади, вне пределов видимости. Стоит, прислоняясь к дверному косяку — вроде он здесь, а вроде и нет. Деликатный парень, думаю я.

— Даже не знаю, — говорю я. — Может, мне лучше уйти, пока они…

Пока они меня не выгнали, — это я произношу про себя.

Я так и слышу, как этот деликатный Алексей деликатно улыбается:

— Может быть, перейдем на «ты»?

— Не вопрос, — откликаюсь я грубовато. Но не оборачиваюсь.

Я по памяти представляю себе его внешность: длинные волосы и длинные ресницы. И деликатные карие глаза. Нет, не в мамочку он пошел, не в Мамочку.

К этому времени я — уже в прихожей. Осталось всего-то — неслышно отворить дверь и свалить отсюда. И не оглядываться.