Третья линия

Изредка возникали околоабсурдные ситуации, когда принявший в 8:00 утра суточную смену дежурант в 8:30 констатировал смерть находившегося несколько дней в отделении пациента. И бедняге, лишь косвенно задействованному в отправке врученного ему практически мертвого тела в «мир иной», приходилось битый час строчить объемный эпикриз, формулировать зачастую громоздкий диагноз и ставить свою подпись в графе «лечащий врач». Бывали и противоположные случаи, когда предвкушающий скорое избавление от «гиппократовых лямок» эскулап вдруг оказывался после 7:00 утра у постели агонизирующего больного, констатация биологической смерти которого фактически совпадала с окончанием суточной вахты. И жертва роковой каверзы оставался до 9:00 и даже дольше, чтобы накропать складно сформулированный опус о пребывании безвременно почившего в стенах отделения страдальца.

Поэтому многие дежуранты, приняв по смене «бесперспективного» пациента или же госпитализировав такового, стремились как можно быстрее, желательно одновременно с первичным осмотром и базовыми обследованиями, набросать остов документа, сопровождающего несчастное тело в морг…

Итак, Темнов как раз занялся тогда зловещим заключением, когда вошедшая дежурная медсестра сообщила, что у старушки объявилась родственница, которая страстно желает побеседовать с доктором. Ну что ж, желает, так тому и быть Да и доктору зачастую проще объясниться сразу. Расставить все точки над прогнозом, подготовив и себя, и родню к реально возможным вариантам исхода. А по поводу нерадужных перспектив инсультницы юлить Александр сейчас не собирался, решив по возможности четко объяснить всю степень тяжести ее состояния.

— Добрый вечер.

Импозантная мадам импульсивно дернулась к выросшему в дверях врачу. Полы модного плаща распахнулись, явив соответствующие последнему писку стиля сапожки. Те, в свою очередь, плавно переходили в слегка располневшие ноги, скрывавшиеся под обтягивающим рельефные формы платьем.

— Ну! Как она?!

Немного покоробленный отсутствием встречного приветствия реаниматолог снисходительно приписал спонтанную хамоватость леди ее стрессовому состоянию.

— Понимаете, ваша… — Он выжидающе взглянул на собеседницу, но вынужден был уточнить: — Простите, вы ей кем приходитесь?

— Внучка. — Сжатый ярко-красный валик пухлых губ на мгновение разжался, блеснув белизной ухоженных зубов.

— Хорошо. Понимаете, ваша бабушка поступила к нам в очень тяжелом состоянии…

— У меня мало времени! Нельзя ли покороче?!

«Ну это уже ни в какие ворота!..» Впрочем, так, быть может, даже проще…

— Ну если совсем коротко, то — дела плохи, — стараясь блюсти умеренно трагичный тон, проинформировал ее Александр.

— Ясно. — Она выдохнула микс из ароматов клубничной жвачки и ментоловых сигарет ему в лицо. — Ну а вы могли хотя бы сожаление изобразить…

«Достала!..» — Впрочем, подобная скользкая ситуация была для Темнова отнюдь не новой.

В практике любого врача, а реаниматолога в особенности, нередки случаи, когда приходится нести дурные вести. Ставшая почти алгоритмом тактика: каменное лицо, неподвижный взгляд в область переносицы собеседника — тот при этом часто отводит глаза и говорить становится проще. И начинается рассказ о том, что болезнь прогрессирует, что, несмотря на проводимую терапию, состояние ухудшается и однозначного прогноза для жизни дать не представляется возможным. И иногда в этот момент кто-нибудь из родственников (обычно женщины «постбальзаковского» возраста) резко прерывает заезженный монолог фразой типа: «Вы, доктор, хотя бы слезинку проронили!»

Сталкиваясь с подобной ситуацией на первом году работы, Александр терялся, начинал мямлить что-то невразумительное, пытался неумело отшутиться или же попросту замолкал на полуслове. Потом был двух-трехлетний период, когда он скорее злился и едва ли не хамил, перекрывая доводы слезливых гуманисток вычитанным где-то аргументом, что он, дескать, не священник, и тем паче не плакальщик у чужого гроба.

Но вскоре научился у старших коллег бесстрастно парировать: «Ну давайте вместе поплачем. А лечить больного кто будет? Шанс, хоть и мизерный, всегда есть…» Это в случаях, когда речь шла об ухудшении в состоянии обсуждаемого пациента.

Но иногда приходилось брать на себя роль вестника смерти. Подобная «привилегия» предоставлялась или врачу, во время дежурства которого больной скончался, или же ложилась на принявшего эстафету суточного сменщика. В таких случаях допускалась лишь негромкая фраза: «Мы сделали все, что могли. Сожалею». Дальнейший диалог вел лишь к истощению и без того исчерпанных психических ресурсов среднестатистического эскулапа.

Поэтому, во избежание пустой траты времени и нервов, Александр благоразумно проигнорировал осуждающее замечание нарциссичной собеседницы и ровным тоном продолжил озвучивать запланированное: