Третьего не дано

- Отвечу. Но прежде попрошу вас назвать хотя бы одну партию, существующую или существовавшую в России, которая стояла бы за интересы трудового народа столь же беззаветно и самоотверженно, как большевики.

- О партиях судят не по программным декларациям, а по их делам. - Ружич уклонился от прямого ответа не потому, что ловчил, а потому, что не был готов к нему.

- Я могу привести вам сотни фактов, подтверждающих, что учредилка окончательно скомпрометировала себя. Она вчерашний день революции. Более того - ширма контрреволюции. Ленин как-то очень метко сказал, что кадеты кричат: "Вся власть Учредительному собранию!", а на деле это у них значит: "Вся власть Каледину". Нет, Ружич, русский народ совершил гигантский прыжок от царизма к Советам, и поворачивать вспять мы не собираемся. А насчет того, что о партиях судят по делам, вы правы. - Дзержинский испытующе нацелился в него. - Хотите проверить сами? Только не в роли стороннего наблюдателя, а как непосредственный участник событий?

- Что? - Ружич не мог понять, к чему клонит Дзержинский.

- Я вызвал вас из тюрьмы, чтобы объявить вам, что по постановлению ВЧК вы свободны. Если, разумеется, дадите обещание не переходить в стан врагов рабоче-крестьянской власти.

Папироса выпала из пальцев Ружича. Смертельно побледнев, он уронил голову на приставной столик. Дзержинский быстро вынул из кармана носовой платок, смочил его водой из графина, провел им по лицу Ружича, расстегнул воротник рубахи. Ружич медленно приходил в себя.

- Простите, - виновато прошептал он, очнувшись.

- Вот видите, от радости тоже может случиться разрыв сердца, - серьезно сказал Дзержинский. - Ничего страшного, обыкновенный обморок.

- Да, обморок, - обессиленно повторил Ружич. - Я причинил вам столько хлопот...

- Ничего, - успокоил Дзержинский. - Кстати, мое предложение стать участником происходящих событий на стороне революции вполне, как мне кажется, согласуется с мечтой, столь откровенно выраженной в вашем письме.

Вот эти строки. - Дзержинский отчеркнул их карандашом. - "Все надо проверять жизнью. Есть у большевиков рычаг Архимеда или нет - полезай с ними в окоп, повоюй и тогда отыщешь ответ. Иди -туда, где они строят и разрушают, где митингуют и где поют песни, где смеются и плачут - иди везде, где большевики и народ". Ведь это ваши слова? Кстати, тот рабочий сказал очень здорово:

"В наших руках рычаг Архимеда!"

- Да, я писал, - подтвердил Ружич. - Но только для себя. Писал как о несбыточной мечте. Я был уверен, что меня расстреляют.

Дзержинский нахмурился.

- Если говорить прямо, вы заслуживали расстрела, - сурово сказал он. Но мы не можем ставить вас в один ряд с Савинковым или Перхуровым. Я уже говорил почему. - Дзержинский снова помолчал, припоминая что-то исключительно важное. - Кстати, в самом постановлении о создании ВЧК в числе мер борьбы с контрреволюцией вовсе не упоминается расстрел. Предусматривались конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и так далее. Расстрела не было!

Но нас вынудили к нему те, кто пошел в атаку на революцию!

Ружич слушал его взволнованные, искренние слова и в душе не мог не согласиться с их справедливым смыслом.

"Это можно понять, - подумал он. - Когда в тебя стреляют, не станешь отвечать объятиями и поцелуями".

- Завтра вас освободят, - заканчивая разговор, сказал Дзержинский. - Я не тороплю с решением, но вы опытный военный специалист, и мне кажется, ваше место в армии.

Перед Ружичем вдруг возникли слова из обращения к трудящимся, подписанного Лениным, которое он прочитал в газете: "Бывшие офицеры, которые честно и добросовестно работают над воссозданием армии..." Неужели Дзержинский имеет в виду именно это?

- А вот как издеваются над рабоче-крестьянской властью господа Савинковы и их подпевалы, - сказал Дзержинский, обнаружив все в той же папке листок со стихами. - Вот послушайте:

Солдат командует войсками,

Обезоружен генерал.

Буржуи стали бедняками,

И ниспровергнут капитал.

Больницей правит старший дворник,

Директор банка - мародер.

И на печать надел намордник

Военный цензор - полотер.

- Змеиное шипение. Но то, что власть взял народ, подмечено верно, улыбнулся Дзержинский. - Итак, постарайтесь сделать окончательный выбор...

...Все ближе и ближе Цветной бульвар. Неужели это не сон? Неужели теперь незачем скрываться, обманывать патруль, опасаться ареста? Неужели все это позади и он свободен? И Цветной бульвар - его, и Москва - его?!

На углу Садовой Ружич остановился: по мостовой шел с песней красноармейский отряд. Бойцы шагали не очень стройно, в залатанных гимнастерках. Но штыки ослепительно сверкали на солнце, в них звенел ветер, песня взвивалась над шеренгами.

Смог бы он идти в этом строго? Как взрывная волна, вновь ударили в его сердце слова Дзержинского: "Постарайтесь сделать окончательный выбор".

Окончательный выбор... Мимо шагали бойцы. Не очень стройно. Но сколько веры, сколько сурового вдохновения было в их худых небритых лицах, в той песне, что гремела сейчас над Трубной площадью!