Третьего не дано?

И дело тут было даже не в потере ореола некой исключительности и таинственности — ведь царевич до сих пор продолжал сомневаться, человек ли я вообще. Хотя и в этом, чего греха таить, тоже.

Сохраняя этот ореол, мне при необходимости будет куда как проще добиться необходимого.

А то, что Дмитрий сомневается, я точно знал. Иначе бы он не спрашивал Квентина, видел ли тот, как я читаю Библию.

Так, между прочим, во время перехода от одного па к другому, но спрашивал.

Зато если я приму святое крещение, пиши пропало, и в случае чего — а вдруг — сыграть на том, что я переодетый Мефистофель, не смогу.

И все-таки это не было основной причиной. Имелось что-то еще, подспудное, чего я и сам толком не понимал. Своего рода инстинкт или шестое чувство — называйте как хотите.

Понял я эту причину после того, как царевич дошел до моих будущих крестных родителей, и мне стало окончательно понятно, что креститься нельзя.

Дослушивать его до конца я не стал, поэтому, кого он выбрал мне в матери, осталось неизвестным, — за глаза хватило отца, в которые Дмитрий великодушно предложил себя.

Понимаю, что сделано это им было из самых лучших побуждений, дабы вернее меня соблазнить, но получился обратный эффект — отвратил.

Иметь в крестных папашках самозванца — такое только в страшном сне привидится.

И что мне потом делать с этим духовным отцовством, когда его убьют?

С таким родителем, пускай и не физиологическим, а только духовным, житья на Руси после его смерти мне не будет — тут и к гадалке не ходи.

И как тогда быть?

Шляться всю оставшуюся жизнь по немытым, вонючим Европам?

— Хорош я буду, если крещусь из-за выгоды, — с пафосом произнес я.

— А вот Кентин… — начал было он.

— Когда любишь, то на все смотришь иначе. Ему и вера его представляется лишь препятствием на пути к любви, — возразил я. — У меня же иное. Кстати, мы с тобой уже говорили об этом, и ты помнишь мой ответ.

— Но ведь Библию ты читаешь, — полуутвердительно-полувопросительно осведомился царевич.

— Ну так что же? — хмыкнул я, не давая определенного ответа — пусть думает что хочет.

— И как она тебе? — не отставал он.

Я пожал плечами.

— Признаться, до конца не понял. Уже первая книга, Бытие, породила у меня уйму вопросов.

— А я ведь предлагал, чтобы ты читал ее при мне, — напомнил Дмитрий. — Глядишь, их бы у тебя сейчас не было.

— Это вряд ли, — усмехнулся я. — Ну вот, к примеру, меня очень поразила скорость, с которой был сотворен мир. Это наводит на мысли о недобросовестности.

— Но ведь это бог, — удивился царевич.

— Пусть так, — согласился я. — Но есть и еще. Посмотри на нынешних людей и ответь, не кажется ли тебе, что дьявол был гораздо дальновиднее бога, когда не захотел быть в подчинении у такого скверного начальника, как человек? Тогда за что его было карать?

— За гордыню, — парировал царевич и в свою очередь язвительно спросил: — Я вот все думаю, отчего ты так старательно заступаешься за рогатого?

— Вовсе нет. Просто я — философ, а истинный философ обязан быть объективным. — И, видя непонимание на лице Дмитрия, пояснил: — Ну то есть смотреть на все с двух сторон, а Библия написана поклонниками бога. А как же другая сторона? Да и… жалко мне этого несчастного рогатого. Все кому не лень его ругают, а если призадуматься и посмотреть на человеческие дела, то сразу станет ясно, что верят-то люди в бога, но поклоняются дьяволу. Получается, сами поклоняются и сами ругают. К тому же не забывай — он из ангелов, пускай и падший.

— Ну хорошо, — отмахнулся Дмитрий. — Оставим его. Так что еще тебе не понравилось в Библии?

— В церкви утверждают, что господь всеведущ, а когда читаешь, больше удивляешься его неосведомленности, нежели его всеведению. Да и вообще, как я понял, эта книга содержит так много мудрости, что там можно найти оправдание любой глупости.

— Не кощунствуй, бог накажет, — наконец-то вспомнил Дмитрий.

— Чей? — лукаво поинтересовался я. — Если он един, то как быть с католиками, лютеранами и православными? За кого из них настоящий? — И сделал очередную попытку вытянуть его на откровенность: — Вот ты какому богу поклоняешься?

— Ты великий грешник… — протянул царевич, явно не собираясь сознаваться насчет своего истинного вероисповедания. — Но я очень ценю тебя, и мне бы не хотелось, чтобы ты горел в аду.

— И об этом мы с тобой говорили, — кивнул я. — Нельзя попасть в рай одной религии, миновав ад всех других. Но как раз я при всем своем вольнодумстве пока не являюсь грешником, поскольку не христианин.

Дальнейший разговор пересказывать не стану, скажу лишь, что с этим крещением царевич заупрямился не на шутку. Только теперь он добавил к своим первоначальным аргументам еще один, хоть и более прозаичный, но куда серьезнее.

Мол, он уже разок попытался заняться учебой с отцом Лавицким, но, чтоб бояре не заподозрили худого, пришлось все время приглашать на занятия кого-то из них.