Третьего не дано?

«Кажется, причащаются и отпускают грехи только после обедни, — припомнилось мне. — Ну да ладно, у меня нынче будет иное причастие, кровавое. Вот только интересно, кто раньше вкусит крови и тела?»

Добравшись до Москвы, я уже понял, что место нашей с Дубцом встречи было где-то посредине между расположением полка и Скородомом, и как бы не ближе к Страже Верных.

На миг мелькнула запоздалая мыслишка, что, возможно, лучше было бы тоже поехать в лагерь, но я сразу отогнал ее прочь.

Все равно ушло бы слишком много времени, непозволительно много, а тут каждая минута на счету.

Как назло, приключилась заминка на въезде в город.

Если Скородом я миновал без труда, то на воротах, расположенных под четырехугольной Яузской башней, высящейся над белокаменными стенами Царева города, в помощь стрельцам были поставлены два казака.

Все правильно, как и предупреждал Дубец. Вот только для чего они — для контроля за пропуском людей? Или они из тех, кому поставлена задача по моему поиску и задержанию?

К сожалению, моя одежда им не внушила доверия. С одной стороны, уж больно нарядная, а с другой — будто меня выжимали вместе с нею, причем весьма долго и старательно.

— А ты что ж со всеми прочими на поклон к нашему государю в Серпухов не поехал? — поинтересовался один из казаков.

— А я уже оттуда, — недолго думая соврал я.

— Эва, яко ты быстро обернулся, — удивленно протянул казак.

— Так я не со всеми прочими, а пораньше, — пояснил я. — А теперь вот послан Дмитрием Иванычем за порядком в его стольном граде присмотреть.

— И что, один, без никого? — Удивление казака продолжало нарастать.

— Так ведь присмотреть, а не наводить, — отчаянно выкручивался я. — Дмитрий Иваныч сказал, что тут и без того людишек изрядно, есть кому татей унять, а вот по царским покоям надо будет кой-что сделать. — И, наклонившись к нему поближе, шепотом добавил: — К тому же слово его везу… тайное. Понял ли?

— Понять-то понял, — протянул он, — токмо что ж ты врата себе для въезда выбрал самые дальние?

Ишь ты какой наблюдательный. Тут я и впрямь не подумал.

Действительно, какого лешего гонец, едущий с юга, не подался к ближним Серпуховским воротам, на худой конец к соседним — Пречистенским или Арбатским. Да и Москву-реку не надо было бы форсировать, причем дважды.

«Опаздываем», — мурлыкнуло предчувствие.

«Заткнись, без тебя знаю!» — огрызнулся я, и на секунду в моем воображении отчетливо возник царевич Федор: улыбчивый, добрый и… такой одинокий — ни единого защитника рядом.

«Хоть бы церковь вмешалась», — тоскливо подумал я.

Ну ладно, патриарх Иов уже не в силах — самого скинули и увезли куда-то, но остальные-то на месте. Неужто не найдется ни одного порядочного, который припомнит, что он служитель того самого, который говорил: «Не убий» и всякое прочее в том же духе?!

Эх вы, лукавые проповедники, на деле трясущиеся только за собственные шкуры. Выходит, грош цена и вам, и вашим проповедям, и вашей вере, которая…

Но я ошибался.

Один нашелся…

От подворья князя Голицына до старых хором Годунова чуть ли не рукой подать. Если в саженях — трех сотен не наберется. Однако даже такое расстояние одолевать пешком боярину не по чину, а если он из начальных — тем паче.

Потому направлявшаяся в столь раннее время небольшая процессия была конной, как и положено.

Возглавляли без малого два стрелецких десятка из здоровенных, специально подобранных детин сразу два князя и боярина, причем оба Василия — Василий Михайлович Рубец-Мосальский и Василий Васильевич Голицын. Посреди них — Дуглас.

Держась на три шага позади, шел конь, на котором восседал смуглый низкорослый Молчанов, а рядом с ним — стремя в стремя — ерзал в седле дьяк Богдан Сутупов.

Судя по деловито-сосредоточенным лицам, все сознавали важность того, что предстояло учинить не далее как в ближайший час.

Но, невзирая на изрядную деньгу — обещано выдать аж по десяти рублев на нос, годовое жалованье, — радости среди стрельцов не наблюдалось.

Снегирь, к примеру, чей конь выступал вслед за лошадьми дьяков, вообще жалел, что не отказался еще вчера, когда узнал, для чего они выбраны.

А как тут откажешься, коли он не рядовой ратник, а десятник? Тут уж хошь пишши, а ташши. Да и жажда мести за сына тоже сыграла свою роль.

«Серебрецо серебрецом, а дельце-то припахивает. Да что там, попросту воняет. Такое душегубство, хошь и по повелению государя Дмитрия Иоанновича, все одно не каждый священник отпустит, — сумрачно размышлял он. — Ежели бы по повелению царя Федора таковского с моим сыном не сотворили, нипочем не согласился бы. А может, он и впрямь, яко Васюк сказывал, не ведал о том? Ему ведь, ежели помыслить, по летам столько же, сколь и моему мальцу, дите вовсе…» И вдруг остановился как вкопанный, а вместе с ним и вся процессия.

На высоком крыльце годуновских хором, в нарядном облачении, словно собираясь прямо тут же, на улице, начать торжественное богослужение, стоял священник…

Снегирь присмотрелся повнимательнее и даже крякнул от досады — вот кого в этот час он хотел бы встретить на своем пути в самую последнюю очередь.