Третьего не дано?

Странно, ни злобы, ни ненависти в нем я не чувствую, то есть какие-либо враждебные действия исключаются, зато в голосе присутствует явное волнение — с чего бы?

— Ну потолкуем, — недоуменно пожал плечами я и предложил: — Только вначале вон туда свернем, а то приспичило после горилки, спасу нет. — И, уже слезая с коня, заметил: — Да и сам заодно можешь присоединиться.

Расчет был прост. Казак без лошади — полказака. Это первое. Но главное — мужик он крепкий, а убивать его мне совсем не хотелось.

Зато если я успею справить нужду первым и освобожу руки, когда он еще не успеет затянуть шнурок на своих штанах, то надобности в этом не возникнет.

Возможно, мне удастся с ним управиться даже без причинения особых повреждений, хотя скрутить его — та еще задачка.

Но вышло все иначе и совсем не так, как я предполагал. Едва я забрел в кустики, торопясь успеть сделать все побыстрее, как Тимофей, явно не собираясь заняться тем же, чем и я, хрипло спросил в спину:

— Так батька твой, стало быть, Константином прозывался? — уточнил он и, не дожидаясь ответа, подосадовал: — Мне бы пораньше смекнуть, что такое сходство просто так не бывает, а мне и невдомек.

Вот привязался. Не видишь, что человек занят? Лучше бы вместо лишней болтовни сам встал рядом со мной и…

— А деда твоего яко величали? — не отставал атаман.

— Юрием, — коротко ответил я, прикидывая, что лучшего момента у меня может не быть.

— Выходит, Константин Юрьевич, — заметил Шаров, и я, окончательно решившись и резко повернувшись к нему, вдруг увидел в его глазах… слезы.

Ошибка исключалась — сегодня день был ясным, и дождя не было.

Увиденное показалось мне настолько странным, что я поневоле опешил и глупо спросил:

— Ты чего?

— Чего… — протянул Шаров и, метнувшись вперед, заграбастал меня в объятия. — Я ж с твоим батькой почитай цельных три лета вместях пробыл, — бормотал он, тиская меня за плечи. — Хошь он и не казак, ан все одно казак, — заявил атаман несколько загадочно, но тут же пояснил: — По духу казак да по стати своей. Нутро у его самое что ни на есть казацкое. Никогда не сдавался и пер напролом.

Моя голова была настолько занята мыслями о побеге, что я не сразу переключился, принявшись лихорадочно перебирать людей, которых упоминал в своих рассказах дядя Костя.

Что за чертовщина?!

Получалось, что казаков у него в знакомых точно не было!

Все равно согласиться? А что дальше говорить?

— Выходит, украл он таки свою невесту у царя, коль ты народился! — возликовал атаман и тут же насторожился. — Или погоди, а ты не ранее на свет появился? — Но сразу спохватился: — Хотя что я мелю, тебе ж на вид никак не боле двадцати годков. Ну сказывай, что да как! Али он тебе обо мне ничего не поведал? Неужто ни разу не помянул Серьгу?! — И, всмотревшись в мое недоумевающее лицо, упавшим голосом переспросил: — И даже словцом не обмолвился?

Вот тут-то меня и осенило.

Ну точно, Серьга!

— Конечно же обмолвился, и не одним, — радостно подтвердил я. — И как он тебя на Андрюху Апостола променял, и как волю пообещал, и как крымчаков вы с ним рубили…

— Вот потому-то я с тобой и поехал и… не прогадал. — Он счастливо засмеялся и предложил: — А может, ну его, монастырь энтот? Уж больно охота потолковать с тобой, а то опосля, кто ведает, вдруг и не сподобимся.

— Потолковать и впрямь надо, — твердо сказал я.

Желание скрутить доверчивого Серьгу у меня к тому времени окончательно пропало. Ну не могу я вот так подло, когда к тебе со всей душой, — не по мне оно.

Но и вернуться в Москву необходимо.

Получалось, выход один — уговорить отпустить меня по доброй воле.

— Об отце и о себе расскажу потом, а вначале о главном, — коротко произнес я и предложил: — Присядем-ка. — После чего приступил к своему повествованию.

Тимофей слушал внимательно, не перебивая. Вопросов он почти не задавал.

— А теперь думай сам, отпускать меня или… — закончил я свой рассказ.

— Стало быть, вот как оно… — протянул он, подводя итог. — Выходит, разные у нас с тобой ныне дорожки. Я за Дмитрия, а ты за змеенышей…

— Да какие это змееныши?! — взвился я. — Видел бы ты Федора! Робкий, послушный, добрый. Он же как в церкви живет, в смысле по заповедям Христовым. А про Ксению я и вовсе молчу: умница, красавица… Ужики они безобидные, из тех, которые даже мышей не едят, одним молоком питаются.

— Охолонь, княже, — угрюмо произнес Тимофей, напряженно размышляя о чем-то. — То не я про них так мыслю, а енти, кои при Дмитрии ныне в ближних хаживают. А я-то что — дети они и есть дети. Хотя… — он грустно улыбнулся, — старшенький-то мой в шешнадцать годков уже татарву рубал. Лихой казак… был.

— Был?

— Побили его басурмане чрез пяток лет. Молодой был, вон яко ты, да горячий такой же, вот и не уберегся. Потому и горестно мне тебя одного отпускать. Будто сызнова сына да на смерть…

— А давай бери своих, и вместе со мной поехали, — загорелся я.

— Неможно, — сразу выдал он категоричный отказ. — Никак неможно. К тому ж мы ныне у него в чести. Он нам отличку даже пред боярами делает — понимать надо. Вот ты послухай, что недавно в Туле учинилось.