Третьего не дано?

— И что же вам от меня угодно, отцы-просветители?[88] — не удержался я от иронии.

Вообще-то, судя по внешнему виду, они больше заслуживали имен Тарапунька и Штепсель, поскольку про дородность отца Кирилла, который макушкой еле-еле доходил мне до подбородка, я упоминал, а отец Мефодий был намного худее, но зато чуть ли не с меня ростом.

Однако то ли они не поняли смысла моей шутки, то ли не слыхали о своих великих коллегах, но внимания на подколку не обратили, иначе отец Кирилл не поправил бы меня:

— Мы — не просветители. Мы — посланцы. Шлет тебе свое слово царь и великий князь всея Руси Борис Феодорович, кой повелел нам передать его тебе. А сказывал он вот што. За верную службу он тебя, княже, благодарить изволит и возвращение твое ожидает с превеликим нетерпением, ибо опустела без тебя Думная келья…

Оп-па! А ведь получается, что они и впрямь от Годунова — про Думную келью, кроме меня, царя и того странного подростка-альбиноса, вряд ли кто знал.

Нет, я допускаю, что несколько стражников, стрельцов и еще пара-тройка из числа обслуги не раз видела, как Борис Федорович туда заходит, но само название им точно неизвестно.

— А вот и знак условный, кой твой гонец должон был тебе вручить. — Отец Кирилл протянул мне крохотную серебряную монету.

Я кивнул, принимая ее, и чуть было не сунул в карман, но потом, машинально взглянув, еле удержался от удивленного восклицания. Что за черт?! В руках у меня была не новгородка, а… московка.

Ошибка исключалась.

Я же не слепой, так что пешего ратника с саблей в руке уж как-нибудь отличу от всадника с копьем.

«Это что же получается? — Я задумчиво почесал затылок, не в силах ничего понять. — Ерунда получается».

Гонцы от царя — это однозначно. Но в то же время Васюк предупреждает, чтобы я им не верил.

И как тут быть, если казнить нельзя помиловать?

Где мне поставить запятую?!

— …и дозволяет тебе, пресветлый князь, сослужить ему остатнюю службу, — донесся до моих ушей голос Кирилла, — ибо тако, яко он в тебя верует, боле ни к кому иному веры у него нетути…

Ну спасибо, конечно. Польщен, что и говорить. Впрочем, царь и раньше мне это говорил, но в связи с побегом кое-что могло измениться, чего я, признаться, несколько опасался.

Выходит, Годунов получил мое письмецо. Молодчина, Васюк, не подвел. Вот только почему монахи и где деньги? Или они вовсе не за этим?

И еще московка вместо новгородки.

Погоди-ка, погоди-ка, о чем это они? Я, случаем, не ослышался?!

— …но помни: яд сей имеет великую силу, и царь Христом-богом тебя заклинает, дабы ты пользовался им с превеликой опаской…

Стоп! А вот это из другой оперы, ребята.

При чем тут яд?

Может, я невнимательно слушал, но в моем письме речь шла исключительно о деньгах и моих ратниках. И кроме этой золотой гирьки, которая должна перевесить годуновскую чашу резко вниз, мне ничего не нужно.

Тем более яда.

Правда, я не объяснил, что золото и люди необходимы лишь для того, чтобы подтолкнуть Дмитрия к побегу из Путивля далеко за пределы Руси. Так что же получается — Годунов решил, что ратники мне нужны для убийства Дмитрия?!

Всего я от него ожидал, но такого!

А монах, не обращая ни малейшего внимания на мое обалдевшее лицо, продолжал бубнить, торопясь сказать все, что ему поручили:

— …ибо стоит человеку единожды просто его коснуться, как все тело его распухает, и чрез седмицу, от силы девять дён, он околевает в страшных муках. Потому и упреждает тебя государь, дабы ты сам поостерегся.

Не пойму я что-то. У нас как, Борис Федорович, с ума, что ли, сошел на старости лет?

Мне?!

Травить?!

Царевича?!

Ребятки, честно говоря, это настолько глупо и дико, что даже не смешно…

— И еще сказывает, что время у тебя опосля имеется, ибо заметна его страшная сила не враз, а токмо чрез три-четыре дня, а потому ты успеешь уйти с нами, и уйти далече, а ряса и прочее у нас для тебя есть. Так-то оно надежнее будет, нежели с ратниками. Деньгу же получишь в Москве — все сполна и без обману и еще вдвое того.

То есть Годунов так меня понял, что деньги я прошу как плату за убийство.

Ой как обидно!

До слез!

А отец Кирилл уже бесцеремонно уселся на лавку и, задрав рясу, принялся осторожно стаскивать с себя сапог.

Это еще что за новости?!

Я, конечно, еще по Угличу, не говоря уж про Домнино и Климянтино, помню, что наглости ему не занимать, но тут уже в ход пошло супернахальство.

— В каблуке он у меня, — пояснил монах, кряхтя от натуги. — Егда шел, сам от страху трясся — вдруг да подметка худа окажется. Он хошь и в тряпицу замотан, да все едино боязно. Ан сохранил господь раба свово грешнаго. Стало быть, знак подал, что…

Ага, сохранил. И про грешного тоже неплохо. Самокритично. Вот только насчет всевышнего ошибочка — сдается мне, что тебя сохранил совсем другой. Он, конечно, тоже силен, но с хвостиком и рожками. Тот самый, за которого я перед Дмитрием заступался.

А Васюк молодцом — как только сообразил. Да и я молодцом, что обговорил этот пароль. Думал-то на всякий случай, ан сгодилось, да еще как!

И зачем же ты, гад в рясе, мне на стол свою вонючую обувку кладешь?!

Совсем очумел?!