Третье правило диверсанта

— Лёха! Алексей! — Голос Монаха, сопровождаемый откликами эха, прозвучал как удар хлыста, и только тогда я сообразил какая кругом звенящая тишина. Всё смолкло. Если кто из наёмников на лестнице и остался цел после двух взрывов, признаков жизни не подавал.

— Алексей! — снова позвал Монах. — Алексей! Ты цел?!

— Почти, — придавленным шёпотом отозвался я, — бок ободрало.

— Сильно?

— Ерунда, жить буду. Сам как?

— Порядок.

Мы переговаривались в темноте не рискуя, приблизиться друг к другу. После горячки скоротечного ожесточённого боя наши голоса срывались. Я реально ощущал туго натянутую в воздухе и проходящую сквозь меня тонкую струну, начинающую вибрировать и звучать в неуловимом для слуха диапазоне, от малейшего напряжения мышц, от одного только слова, даже думать было нельзя чтобы не вызвать её дрожания. Из опасения, что она лопнет, и я и Монах мы оба разом перестанем существовать, и всё что нас окружает, потеряет всякую для нас привлекательность. И от этого становилось как-то по особенному жутко. В чём именно заключалась эта особенность, я не мог для себя определить, но твёрдое убеждение в том, что как только я это пойму напряжение разом спадёт и я смогу, наконец, надышаться, заставляло цепляться за эту мысль как за последнюю соломинку. И когда я почти разгадал эту нехитрую головоломку, меня с головой затопило новыми переживаниями.

Причем буквально.

Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно чертыхнулся. В глаза словно ткнули растопыренными пальцами. Прошло пару минут, прежде чем я проморгался и стал ясно различать цвета и предметы, насколько это было возможно сквозь пороховой дым и взвешенную в воздухе каменную пыль.

Выглянув из укрытия, поразился масштабам произведённых в холле разрушений, он поистине потрясал. Левая лестница полностью обрушена и представляла груду разнородного хлама на полу, своеобразный конгломерат из раскрошенного бетона перекрученной арматуры и обломков перил.

Слишком много разрушений от двух гранат, я с уважением посмотрел на пистолет в своей руке и убрал его в гнездо разгрузки.

У входа вид был не лучше.

Двери и оконные рамы вынесены на улицу. От двух ближних колон фактически ничего не осталось только лежащие на полу искорёженные перекрученные между собой армирующие металлические стержни. Две другие колоны походили на яблочные огрызки, к ним по мраморной облицовке пола протянулась взрытая метровая борозда, будто пропаханная гигантским плугом. Трупов видно не было.

Я рискнул и вышел на открытое пространство. Монах потянулся за мной. Он затравленно озирался, выискивая подходящую цель, безустанно поводя дулом автомата из стороны в сторону. Он был похож на перебравшего хмельного мельника с головы до ног обсыпанного мукой взъерошенного и совершенного дикого. Я мельком глянул на себя и убедился, что мало отличаюсь от него, только в районе левого подреберья куртка выкрашена какой-то дрянью — на камуфляже кровь похожа на грязь, она сливается с ним. Я сделал это наблюдение только что и ничуть ему не обрадовался, так как в глубине души подозревал это очень и очень, давно.

— У тебя кровь. — Первое что сказал Монах, когда мы переглянулись.

Я посмотрел на свой бок, потрогал окровавленную куртку, от прикосновения, рану защипало, и, тем не менее, отмахнулся и сказал:

— Забудь.

— Надо перевязать.

— Сначала объясни, чего это они перестрелку между собой начали?

Монах подошел ко мне и не сильно хлопнул по шее.

— Второй раз за день говорю тебе: плохо я тебя учил. Они с двух точек лупили по одной цели.

— У тебя, что на всё есть ответ?

— Почти. — Ответил он.

— Тогда скажи, почему меня тошнит?

Я ждал следующей ключевой фразы, которая сразу бы меня взбодрила, но Монах лишь пожал плечами.

— Он там лежит, — сказал Монах, — пойдём, проверим.

Андрей не был похож сам на себя. Он надулся как мыльный пузырь, до последнего предела, и без того мощная мускулатура обозначилась ещё больше, походя своим рельефом на исполосованную рвами холмистую возвышенность. От него заметно тянуло тухлятиной — странно. Полтора десятка отрезанных нанизанных на леску пальцев валялись рядом, и казалось, Андрей тянулся к своим страшным трофеям из последних сил, но так и не смог достать. Навскидку я насчитал двадцать или около того пулевых ран и это лишь на голой спине. Видимо наёмники сильно перепугались, увидев нашего здоровяка.

И понятно почему.

Вблизи находились, распластавшись на полу два мёртвых наёмника. Один, на первый взгляд, без явных признаков насильственной смерти, он лежал на спине с открытыми глазами, на его лице застыло выражение, какое бывает у человека, когда тот пытается проглотить кусок плохо пережёванной пищи. Приглядевшись к нему повнимательнее, я понял, почему он так странно выглядит. Ссадины и глубокие царапины на горле, и вдавленный кадык ясно объясняли, чем парень подавился.