Третье дело Карозиных

Впрочем, следующие два дня после коронации Катерина Дмитриевна была весела, они были приглашены на бал в Дворянское собрание, который почтили своим присутствием Великие князья. А на другой день участвовали в городских гуляньях и окончили его посещением представления Императорского балета. Катя старалась не думать о том, что сказал ей Фарапонов, а таинственный сверток по-прежнему лежал нераспечатанным в ее бюро. В тот вечер, когда ее посетил подполковник, она долго не могла уснуть, но так и не решилась его распечатать и вообще постаралась отогнать от себя все мысли о нем. Она смалодушничала и сама это за собой откровенно признавала, но ей хотелось хотя бы на время забыть историю, в которую ее попытались втянуть, а может, уже и втянули вполне благополучно. Это выглядело по-детски, тем более что она отчего-то упрямо не желала никому, даже Никите, рассказывать об этом маленьком свертке. В конце концов она просто решила, что что-нибудь придумает после, потом, когда Соколов сам придет. Тогда она с ним объяснится. А сейчас ей просто хотелось кружиться в вальсе на балу и чувствовать беззаботное веселье.

Но вот настал день, когда веселье осталось позади, коронационные торжества окончились, Император с семьей отбыл в Нескучное, свою подмосковную резиденцию, а на улицах поубывало народу и уже не слышалась, как в предыдущие дни, музыка и пение. Москва возвращалась к своим неспешным будням.

Поутру Катя, проводив Никиту Сергеевича в университет, с особенной тщательностью причесалась и оделась в темно-зеленое платье, как они и договаривались с Соколовым.

В одиннадцать в дверь позвонили, и Катя, слыша треньканье звонка из малой гостиной, вдруг заволновалась. Она встала с кресла, прошлась по комнате, удивляясь и спрашивая себя, отчего же сердце забилось сильнее, отчего же она волнуется? Успокоить себя она пыталась мыслью о том, что во всем виноват злосчастный сверток, да еще и тем, что нынче у нее первый сеанс, а она никогда прежде не позировала.

Но едва только двери в гостиную открылись и лакей пропустил в комнату Соколова, как Катя с ужасающей ясностью поняла – вот этот высокий и ничем с первого взгляда не примечательный бедный художник и есть причина ее волнения. Не сверток, не первый сеанс и ничто иное, как только он сам. Она нахмурилась и подумала о том, что, должно быть, становится особой легкомысленной, коль так падка на романтические увлечения, будучи законной женой чудесного человека, но Михаил Андреевич уже приблизился к ней с поклоном и поздоровался.

– День добрый, – ответила Катенька с принужденною улыбкой, все еще ругая себя за свое волнение.

– Я привез холст, – проговорил он. – Его сейчас принесут и после того, как я его установлю, можно будет начинать. – Он оглядел гостиную, потом пристальней посмотрел на Катю. – Это платье как раз то, что необходимо. А теперь сядьте, пожалуйста, вот на этот диван, – он указал Кате на небольшой изящный диванчик напротив высокого окна.

Катя, удивляясь его спокойствию, а более тому, что он ни словом не обмолвился о том, что было во время коронации, так же как и о телефонном разговоре, прошла к дивану. «Что ж, пусть так, я подожду, пока он сам заговорит», – решила она, пристальней вглядываясь в его черты и желая увидеть в них скользнувшее хотя бы на мгновение нетерпение. Но тщетно – Михаил Андреевич окинул ее взглядом не мужчины, а живописца, попросил немного подвинуться, приподнять голову, откинуться на спинку и, поймав, видимо, то выражение и ту позицию, какая ему была надобна, удовлетворительно кивнул.

– Вот так хорошо, – сказал он. – Сейчас установим холст, и можно будет сделать набросок. Вы пока свободны.

Катя осталась на диване и наблюдала за тем, как лакей помогла устанавливать на подставку не слишком большой холст, как Соколов готовился к работе. Ушло на это около получаса.

– Что ж, начнем, – наконец проговорил художник, и Катя опять поймала себя на удивленной мысли, отчего же он молчит и не заговаривает о том, что было.

Она сама уже собралась сказать что-то, но вдруг передумала. Смутная догадка о том, что телефонировал ей не он, и о том, что он может вообще ничего не знать о свертке, хранящемся сейчас в ее спальне – вот что заняло ее внимание. И чем больше она за ним наблюдала, тем упорнее решала молчать и ждать хоть какой-то, хоть слабой реакции его самого.

Так прошло полтора часа. Соколов сосредоточенно работал, что-то подправляя, а Катя сосредоточенно за ним наблюдала. Оба они за это время едва ли перекинулись и парой фраз. Катя было спросила, какое впечатление произвела на него коронация, на что он глянул на нее довольно хмуро и не слишком-то вежливо бросил:

– Позвольте ответить позже.

И Катя сдалась. Ровно в час он отошел от холста, накинул на него заботливо привезенное с собой покрывало и, вытирая руки какой-то тряпицей, улыбнулся:

– Что, устали, Катерина Дмитриевна? – и его глаза зажглись озорным огоньком.

Что ж, подумала Катенька, теперь, пожалуй, можно бы и побеседовать.

– Да, признаться, устала, – она с удовольствием встала с дивана. – Хотите чаю? И не отказывайтесь.