Трем девушкам кануть

Наверное, на этом диване посидела баба Шура и взрастила в себе мечту о счастье. Правда, графиня никуда не ездила и пропала-то как раз она. Пропала, потому что отказалась? Но следов бабы Шуры тут тоже нет, хотя адрес оставлен этот. Зачем же оставили, если не собирались ее сюда привозить? Вот он пойдет сейчас в милицию, все расскажет, агитквартиру накроют, дело техники найти тех, кто сюда ездил. Не по пустыне же – мимо красного кирпича бараков, где живут люди. Тамошним старухам разве не интересно, когда сюда машины подъезжают?

– И что с того? – сказали ему в первой же квартире. – Строили дом ветеранов. Такие артисты сюда приезжали, останавливались, разговаривали, как обыкновенные люди, а потом все накрылось. Начальство иногда возят, показывают, чтоб пожалело и заплакало, а оно, начальство, не плачет… Никому старые люди не нужны, даже если они народные артисты и академики. Если ты один, то считай, что ты лишний на этом свете.

– Но там кто-то живет, – сказал Юрай.

– Конечно, живет, – ответили аборигены. – Наш, местный. Он там и сторожит, и принимает посетителей. А как же? Недавно один немец приезжал… Поцокал зубом – красивые, мол, места… и уехал. Писатели приезжали… У них тоже своих лишних стариков навалом. Сторож-хранитель постоянно жил в бараке и сейчас, дома, ел суп под большим календарем с Аллой Пугачевой. Он не прервался от еды, аккуратно хлебал, все подтвердил и интересом Юрая не удивился: были журналисты и до него, были. А вот то, что сюда будто бы привозили бабушек из коммуналок, отрицал начисто.

– Дом не для всех, – строго сказал он. – Только для заслуженных. Чтоб умирали в своем кругу.

Он показал Юраю список желающих тут жить. Действительно, ничего не скажешь. Фамилии знатные. Ни графини, ни Степана Петровича, ни бабы Шуры в нем не было. Да и быть не могло.

– Скажите, кто-нибудь без вашего ведома мог попасть в этот дом?

– А вы попробуйте! – засмеялся вахтер, отодвигая тарелку. – У меня на случай бомжа там или беженца все предусмотрено.

– А кто вам платит деньги за охрану? – спросил Юрай.

И тут сторож дернулся. «Подавился бы, не закончив трапезу», – подумал Юрай.

– Я не обязан отвечать вам на этот вопрос, – сказал вахтер, вставая, и распростертые руки Аллы Пугачевой как бы выросли у него из ушей, делая его смешным и страшным одновременно.

– Извините, – заторопился Юрай. – Промашка вышла. Мозги работают по старой схеме. Но я к тому, что хотелось бы связаться, так сказать, с хозяевами… Может, прозвучу по радио и подмогну ветеранам нашей жизни.

– Оставьте телефон, я вам позвоню. У меня команды лялякать налево-направо не было. Но народ у нас серьезный. Они интерес к делу уважают.

Сторож проводил Юрая до автобусной остановки. Поговорили о воздухе, который настоящий только тут и нигде больше, о бараках, которые оказались прочнее идеи, их воздвигнувшей, о том, что автобусы стали ходить много реже, зато личных машин много больше.

Сторож не знал, что Юрай оставил ему номер «от булды». Дело в том, что, когда сторож встал и над его ушами выросли руки Аллы, на белой перчаточке звезды Юрай прочитал написанный шариком телефон Лидии Алексеевны Муратовой. У сторожевой собаки был крепкий хозяин. Юрай готов был проглотить собственный язык, что проговорился о работе на радио. Тут не старух пришло время искать, а самому спрятаться, Нелку прикрыть. Одна надежда, что великая Лодя еще не вернулась из-за границы и у него есть шанс замести следы. С ним уже такое было: время ускоряло бег, не секундами – событиями.

Нашли труп бабы Шуры за городом, в железнодорожной посадке. Сроду бы не сыскали концов, не будь баба Шура человеком поколения, которое пришивало карманчики к трусам. Так вот у этой ничейной убитой старухи без вещей и документов в карманчике на рейтузах лежали пятьдесят тысяч одной бумажкой и справка о смерти младенца Николая в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Ни научным, ни мистическим способом не объяснить, почему именно там и именно это было заколото английской булавкой и прижималось к старому, дряблому, намученному жизнью животу. Непостижимо. Но младенец Николай, не успев сыграть никакой роли в жизни, умер трех дней отроду, – сыграл свою роль в смерти. По нему и нашли адрес бабы Шуры, где с горящими глазами ожидала топора по голове еще одна старая женщина, Раиса Соломоновна.

Она-то и вызвонила Сулему, а Сулема – Юрая.

Сулема очень похудела, стала от этого красивее и старше. Было в ее облике что-то получившее окончательное завершение. Будто все уже у нее случилось, отразилось в глазах и морщинах, и в этой законченности виделась не просто печаль, а некая окончательность и бесповоротность, хотя какая к черту окончательность у молодой еще женщины?

– Ты здорова? – спросил Юрай без подходов. – У тебя под глазами круги.